Работа была энергичной, написанной сильными яркими мазками,создающими общий эффект, без детализации – прекрасный образец мастерства, хотяи не несущий глубокого смысла.

Художник повернул к нему голову и улыбнулся.

– У меня это не призвание. Просто хобби.

Человеку было за сорок, в темных волосах уже блестеласедина. Он был красив, но Ллевеллина тронула не столько его красота, сколькообаяние личности. Он излучал тепло и доброту – такого человека, раз встретив,долго не забудешь.

Художник вдохновенно произнес:

– Неизъяснимое наслаждение – смешивать на палитре яркие,сочные краски и размазывать их по холсту! Иногда знаешь, чего добиваешься,иногда нет, но удовольствие получаешь всегда. Вы художник? – Он бросил наЛлевеллина быстрый взгляд.

– Нет. Я оказался здесь случайно.

– А-а. – Его собеседник неожиданно шлепнул мазок розовойкраски на то, что у него было морем. – Здорово, – сказал он. – Хорошосмотрится. Необъяснимая вещь!

Он бросил кисть на палитру, вздохнул, сдвинул ветхую шляпуеще дальше на затылок и повернулся, чтобы получше рассмотреть того, с кемразговаривает. С интересом прищурился.

– Извините, – сказал он, – вы случайно не доктор ЛлевеллинНокс?

* * *

Было мгновение ужаса, физически никак не проявившегося, иЛлевеллин бесцветно ответил:

– Это так.

Он имел возможность оценить тактичность собеседника. Тотсразу же сказал:

– Глупо с моей стороны. У вас было расстройство здоровья, нетак ли? Я полагаю, вы приехали сюда подальше от людей. Что ж, вам не о чемволноваться. Американцы здесь редки, а местные жители интересуются толькосвоими двоюродными и троюродными родственниками, рождениями, смертями исвадьбами, а я не в счет. Я здесь просто живу.

Он бросил взгляд на Ллевеллина.

– Вас это удивляет?

– Да.

– Почему?

– Просто жить, – по-моему, для вас этого маловато!

– Вы, конечно, правы. Сначала я не собирался здесь жить.Двоюродный дед оставил мне большое поместье.

Выглядело оно неважно. Но постепенно выправилось и сталопроцветать. Интересно. Меня зовут Ричард Уайлдинг.

Ллевеллин знал это имя: путешественник, писатель, человекразнообразных интересов, широко образованный во многих областях археология,антропология, энтомология. О сэре Ричарде Уайлдинге говорили, что нет предмета,которого бы он не знал, хотя он не претендовал на звание профессионала. Ко всемего достоинствам можно было добавить также скромность.

– Я о вас слышал, конечно, – сказал Ллевеллин. – И имелудовольствие прочесть некоторые ваши книги. Огромное удовольствие.

– А я, доктор Нокс, был на одном из ваших собраний, а именнов Олимпии полтора года назад.

Ллевеллин удивился.

– Удивлены? – насмешливо спросил Уайлдинг.

– Честно говоря, да. Любопытно, зачем вы приходили?

– Честно говоря, чтобы посмеяться.

– Это меня не удивляет.

– К тому же не раздражает, как я вижу.

– А почему это должно меня раздражать?

– Ну, вы же человек, и вы верите в свою миссию – так яполагаю.

Ллевеллин слегка улыбнулся.

– Что ж, ваше предположение верно.

Уайлдинг некоторое время помолчал, а потом сказал собезоруживающей искренностью:

– Знаете, это просто необыкновенно, что мы так вотвстретились. После вашего собрания мне очень захотелось с вами познакомиться.

– Но ведь это было нетрудно сделать?

– В известном смысле да. Это входило в ваши обязанности! Номне хотелось встретиться с вами совсем в другой обстановке – так чтобы вы моглипослать меня к дьяволу, если бы пожелали.

Ллевеллин опять улыбнулся.

– Ну, теперь как раз такие условия. Я больше не имею никакихобязательств.

Уайлдинг проницательно посмотрел на него.

– Интересно, это по причине здоровья или мировоззрения?

– Я бы сказал, это вопрос предназначения.

– Гм… не слишком ясно.

Собеседник не отвечал.

Уайлдинг стал собирать рисовальные принадлежности.

– Давайте объясню, как я попал к вам в Олимпию.

Поскольку я думаю, что вы не обидитесь на правду, ведь я нехочу вас обидеть. Я очень не любил – и сейчас не люблю – все эти собрания вОлимпии. Сказать вам не могу, как я не люблю массовые религиозные действа,управляемые через громкоговоритель. Это оскорбляет все мои чувства.

Он заметил, что Ллевеллин подавил усмешку.

– Вам кажется, что это смешно и слишком по-британски?

– О, я принимаю это как возможную точку зрения.

– Итак, я пошел посмеяться, как я уже сказал. Я подозревал,что буду оскорблен в лучших чувствах.

– А потом вы благословили это событие?

Вопрос был задан скорее в шутку, чем всерьез.

– Нет. Мои главные позиции не изменились. Мне не нравится,что Бога водрузили на коммерческий пьедестал.

– Даже коммерчески мыслящие люди в коммерческий век? Развемы все приносим Богу плоды соответственно сезону?[7]

– Да, это так. Но меня поразило то, чего я совсем не ожидал,– ваша несомненная искренность.

Ллевеллин изумился.

– По-моему, это само собой разумеется.

– Теперь, когда я вас встретил, – да. Но ведь это могла бытьи профессия, и только – уютная, хорошо оплачиваемая. У кого-то профессияполитика, почему же не сделать своим ремеслом религию? У вас есть ораторскиеспособности, безусловно есть, и вы могли бы добиться успеха, если бы сумелихорошо себя преподнести. Или если бы вас преподнесли. Я полагаю, второе?

Это был даже не вопрос. Ллевеллин серьезно согласился:

– Да, меня вывели на широкую дорогу.