– Я всегда интересовался людьми. Чем они живут. Это звучитхладнокровно и аналитично?

– Только не в ваших устах. Вы интересуетесь людьми, потомучто любите их.

– Да. Если можешь чем-то помочь человеку, это следуетделать. Самое достойное занятие.

– Если можешь, – повторил Ллевеллин.

Уайлдинг глянул на него недоверчиво.

– Ваш скепсис кажется очень странным.

– Это лишь признание огромных трудностей на этом пути.

– Неужели это так трудно? Человеку всегда хочется, чтобы емупомогли.

– О да, мы склонны верить, что каким-то загадочным образомдругие могут добыть для нас то, чего сами мы не можем – или не хотим добыть длясебя.

– Сочувствие – и вера, – серьезно сказал Уайлдинг. – Веритьв лучшее в человеке – значит вызвать это лучшее к жизни. Люди отзываются наверу в них. Я в этом неоднократно убеждался.

– И по-прежнему убеждены?

Уайлдинг вздрогнул, будто задели его больное место.

– Вы можете водить рукой ребенка по листу бумаги, но, когдавы отпустите руку, ребенку все равно придется учиться писать самому. Вашиусилия могут только задержать развитие.

– Вы пытаетесь разрушить мою веру в человека?

Ллевеллин с улыбкой ответил:

– Я прошу вас иметь жалость к человеческой натуре.

– Побуждать людей проявлять лучшие…

– Значит заставлять их жить по очень высоким стандартам,стараться жить сообразно вашим ожиданиям, значит быть в постоянном напряжении.А излишнее напряжение приводит к коллапсу'.

– Так что же, рассчитывать на худшее в людях? – язвительноспросил Уайлдинг.

– Приходится признать такую возможность.

– И это говорит служитель религии!

Ллевеллин улыбнулся.

– Христос сказал Петру, что тот предаст его трижды, преждечем прокричит петух. Он знал слабость Петра лучше, чем знал это сам Петр, нолюбил его от этого не меньше.

– Нет, – с силой возразил Уайлдинг. – Не могу с вамисогласиться. В моем первом браке, – он запнулся, но продолжал, – моя жена – онабыла прекрасная женщина. Она попала в неудачные обстоятельства; все, что ейбыло нужно, – это любовь, доверие, вера. Если бы не война… Что ж, это одна измаленьких трагедий войны. Меня не было, она была одна, попала под дурноевлияние.

Он помолчал и отрывисто добавил:

– Я ее не виню. Я допускаю: она жертва обстоятельств.

Но в то время я был сражен. Я думал, что никогда неоправлюсь. Но время лечит…

Он сделал жест.

– Не знаю, зачем я вам рассказываю историю своей жизни.Лучше послушаю вашу. Вы для меня нечто абсолютно новое. Хочу знать все ваши«как» и «почему». На том собрании вы произвели на меня сильное впечатление.

Не потому, что вы повелевали аудиторией – это и Гитлер умел.Ллойд Джордж умел. Политики, религиозные лидеры, актеры – все могут это вбольшей или меньшей степени. Это дар. Нет, меня интересовал не производимыйвами эффект, а вы сами. Почему это дело казалось вам стоящим?

Ллевеллин медленно покачал головой.

– Вы спрашиваете то, чего я сам не знаю.

– Конечно, тут сильная религиозная убежденность. – Уайлдингговорил с некоторым смущением, и это позабавило Ллевеллина.

– Вы хотели сказать – вера в Бога? Так проще. Но это неответ на ваш вопрос. Молиться Богу можно, опустившись на колени, в тихойкомнате. Зачем публичная трибуна?

Уайлдинг нерешительно сказал:

– Видимо, вам казалось, что таким путем вы принесете большедобра, убедите большее число людей.

Ллевеллин в задумчивости смотрел на него.

– Из того, как вы это говорите, я заключаю, что выневерующий?

– Не знаю, просто не знаю. В некотором роде верю.

Хочу верить… Я безусловно верю в положительные качествалюдей: доброту, помощь падшим, честность, способность прощать.

Ллевеллин помолчал.

– Добродетельная Жизнь. Добродетельный Человек.

Да, это легче, чем прийти к признанию Бога. Признать Бога –это трудно и страшно. Но еще страшнее выдержать признание Богом тебя.

– Страшнее?

Ллевеллин неожиданно улыбнулся.

– Это напугало Иова.[8] Он, бедняга, понятия не имел, чтоего ждет. В мире закона и порядка, поощрений и наказаний, распределяемыхВсевышним в зависимости от заслуг, он был выделен. (Почему? Этого мы не знаем.

Было ли ему нечто дано авансом? Некая врожденная силавосприятия?) Во всяком случае, другие продолжали получать поощрения инаказания, а Иов вступил в то, что казалось ему новым измерением. Последостопохвальной жизни его не вознаградили стадами овец и верблюдов – наоборот,ему пришлось претерпеть неописуемые страдания, потерять веру и увидеть, как отнего отвернулись друзья. Он должен был выдержать ураган. И вот, избранный длястраданий, он смог услышать глас Божий. Ради чего все это? Ради того, чтобы онпризнал, что Бог есть. «Будь спокоен и знай, что я Бог». Ужасающее переживание.Этот человек достиг высшего пика. Но продолжаться долго это не могло. Конечно,трудно было об этом рассказывать, потому что нет нужных слов и невозможнодуховное событие выразить в земных понятиях. И тот, кто дописал Книгу Иова доконца, так и не сумел понять, про что она; но он сочинил счастливый ивысоконравственный конец, согласно обычаю того времени, и это было оченьразумно с его стороны.

Ллевеллин помолчал.

– Так что, когда вы говорите, что я избрал трибуну, потомучто мог сделать больше добра и обратить большее число людей, вы страшно далекиот правды. Обращение людей не измеряется количественно, а «делать добро»выражение, не имеющее смысла. Что значит делать добро? Сжигать людей накострах, дабы спасти их души? Возможно. Сжигать ведьм живьем как олицетворениезла? Для этого еще больше оснований. Поднимать уровень жизни обездоленных?Сейчас мы считаем, что важно это. Бороться против жестокости инесправедливости?

– С этим-то вы согласны?

– Я веду к тому, что ее это – проблемы человеческогоповедения. Что хорошо? Что плохо? Что правильно? Мы люди, и мы должны иметьответы на эти вопросы ради лучшей жизни в этом мире. Но все это не имеет нималейшего отношения к духовному опыту.