Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как бы то ни было, проблема в другом. Если все эти истории я читал, если во все эти обложки я внимательно вглядывался, то как же я мог разделять мировоззрение типа весна царит вокруг, пропитан ею воздух и земля?[207]Возможно ли, что мне было дано инстинктивное умение отделять мир нежных семейных чувств от мира приключений, жестокого и гран-гиньольного, с четвертованиями, сдираньем кожи, кострами и виселицами?
Первый шкаф я опустошил, хоть прочел не все. На третий день я полез в следующий шкаф, не такой набитый, книги в нем были поставлены по порядку, видно, тут уж не дядя и тетя заталкивали в шкаф старый хлам, от которого мечтали избавиться и забыть. Видно было, что эти-то ставил дедушка — и гораздо раньше. Или даже, кто знает, я сам. Детская и подростковая литература. Может, это моя личная библиотека?
Примечание к рисунку[208]
Я вытащил всю «Библиотечку для юношества», «Biblioteca dei miei Ragazzi» издательства Салани, мгновенно опознав ее по обложкам, названия я мог предугадать, даже не вынимая тома, почти с той же сноровкой, с которой мы читаем каталоги конкурентов, которая позволяет нам у каждой «книжной вдовы» опознавать главные сокровища — «Космографию» Мюнстера или «О смысле вещей и волшебства» Кампанеллы.
Так шестым чувством я вычислил томики «Мальчик из воды», «Наследие цыгана», «Приключения Цветанки Солнечной», «В стране лесовых зайцев», «Коварные привидения», «Призраки Казабеллы», «Разрисованная тележка», «Северная башня», «Индийский браслет», «Тайна железного человека», «Барлеттский цирк»…
Будешь перечитывать все от корки до корки не сходя с места, на чердаке, скрючит тебя хуже Квазимодо. Я набрал полную охапку и поволок вниз. Можно было бы пойти в кабинет или расположиться в саду. Но я, похоже, замыслил кое-что иное. Задворки дома. Я повернул направо, туда, где похрюкивали боровки и вскудахтывали куры. За Амалииным крылом был старый курятник — настоящий, совсем как в народной сказке, куры там ковырялись в торфе, дальше располагались клетки с кроликами и сарай для назема. На нижнем этаже были большие клети для инструмента, вил, лоханей, ведер для известки и старых бадей. Через гумно шла тропа во фруктовый сад, богатый и тенистый, первым соблазном было — усесться на яблоневую ветку верхом и читать книгу там. Видимо, в подростковом возрасте я там и читал. Но не на пороге же шестидесятилетия — осмотрительность и еще раз осмотрительность! Ноги несли меня мимо, по какой-то каменной лесенке в закругленное пространство, что-то вроде низенькой, увитой плющом ступы. Прямо против входной бреши журчал фонтанчик, с клекотом извергалась вода, дул ветерок, молчание было безбрежное, и я, свернувшись на приступочке в плюще, отдался чтению. Что же меня привело сюда. Думаю, в старину я читал как раз тут и как раз эти книги. Я последовал инстинкту. Свернулся и запрыгнул в свои книги. Двигаться в их среде было легко — каждая картинка выводила за собой сюжет.
Некоторые книги, с характерными обложками сороковых годов, — «Таинственный фуникулер» или «Саэттино, резвый миланский рысак», даже и по фамилиям авторов опознавались как итальянские. Но большинство составляли собой переводы с французского произведений неких Б. Бернажа, М. Гударо, Э. де Сиза, Ж. Розмера, Валора, Р. Бебра, С. Перонне, А. Брюйера, М. Каталани — гулкий парад безвестностей, думаю, что среди сочинителей были такие, которых итальянский издатель даже не знал по имени и публиковал просто под фамилией. У деда были и французские оригинальные издания, выходившие в «Bibliothèque de Suzette». Итальянские переводы делались через десять лет, через двадцать, так что на картинках была представлена реальность никак не позднее двадцатых годов. В детстве я, соответственно, вдыхал приятно-замшелую и устарелую атмосферу, и это к лучшему: все уютно укладывалось в мире вчерашнем, описывалось господами, которые по всем приметам больше смахивали на жеманных дам, пишущих для барышень из бомонда.
В конце концов мне начало казаться: все эти книги рассказывают одну и ту же историю. Трое или же четверо юных отпрысков приличной семьи (родители которых по неизвестной причине всегда бывают в отъезде) наносят визит своему дядюшке в старинном замке или в каком-то необычном доме и после ряда увлекательных и таинственных приключений исследуют подполья и башни, находят сокровища, разоблачают негодяя управляющего, обнаруживают документ, в силу которого обедневший род восстанавливает права на богатства, которыми завладел злокозненный кузен. Счастливый конец, доблесть юных героев вознаграждается под добродушное журенье дядюшек или дедушек: безрассудная храбрость благородна, но до чего рискованно было подвергать себя опасностям!
Что все эти сюжеты вызревали во французском мире, видно было по камзолам и по сабо крестьян, но переводчики творили чудеса, переозвучивая имена на итальянский лад и выворачивая фразы так, чтобы действие разворачивалось в какой-то из итальянских областей, вопреки пейзажам и архитектуре, то бретонским, то овернским.
Я сличил два издания явно одного текста (автор М. Бурсе), который в издании 1932 года имел название «Наследница Ферлака» («L'erede di Ferlac») (и имена героев были французские), а в издании 1941 года стал именоваться «Нанаследница Ферральбы» («L'erede di Ferralba») (и персонажи превратились в итальянцев). Должно быть, в наблюдаемый промежуток времени вышло какое-то идеологическое постановление, а может быть, сама по себе внутренняя цензура побуждала переводчиков итальянизировать все что могли.
И, слава небесам, разъяснилась фраза, жужжавшая у меня в ушах уже несколько дней: в серию входила повесть «Неделя на чердаке» (имелось и оригинальное издание — «Huit jours dans un grenier»), прелестная история о сестре и брате, тайно приютивших на чердаке виллы Николетту, девочку, убежавшую из дому, — трудно было сказать, зародилась ли во мне любовь к чердакам после чтения этой книги, или книгу я полюбил за то, что в ней описывалась моя приязнь к чердакам. Не потому ли я назвал свою дочку Николеттой?
Компанию Николетте составлял великолепный черный ангорский кот Мату, вот все и объяснилось. На картинках были изящные и элегантные подростки, одетые в кружева, белокурые, и точно такими же выглядели на рисунках их мамы, с красивой короткой стрижкой, в платьях с заниженной талией, юбками до колен и тройными воланами, с аристократичной небольшой грудью.
В эти два дня в ступе у фонтана, досиживая до захода солнца, когда читать становилось невозможно и можно было только рассматривать картинки, мне думалось, что «Библиотечка для юношества», безусловно, сформировала мой вкус, нацеленный на приключения, но приключения понятные и домашние: даже если писатель носил иностранное имя Catalany, с игреком на конце, моя душа искала героев с именами Маурицио и Лилиана.
Воспитание в духе национализма? Этих детей мне преподносили как отважных соотечественников, живших и действовавших в чужой обстановке за несколько десятилетий до моего рождения?