Фонтанное сидение кончилось, я снова наведался в подвал и подцепил там целую кипу, обвязанную веревкой, не менее тридцати журналов по шестьдесят чентезимо штука, — с приключениями Буффало Билла. Они были сложены не по порядку, но взгляд на самую верхнюю обложку вызвал к жизни целый залп таинственных пламен. «Бриллиантовый медальон»: Буффало Билл, нахмуренный, с занесенными кулаками, кидается на преступника в красной рубашке, угрожающего пистолетом.

Глядя на верхний, одиннадцатый выпуск, я понял, что знаю названия остальных — их не видя. «Маленький курьер», «Приключения в лесу», «Дикарь Боб», «Рабовладелец дон Рамиро», «Проклятое поместье»… Поразительно, что на обложках стояло название «Буффало Билл — герой прерий», а на титульном листе было «Буффало Билл — итальянский герой прерий». Ситуация (по крайней мере для букиниста) была совершенно прозрачной, учитывая год выпуска — 1942 и объявление на первом номере нового годового комплекта жирным шрифтом, гласившее, что Уильям Коуди — это просто псевдоним Доменико Томбини, итальянца из Романьи (то есть из родных мест нашего дуче, вот что требовалось сказать, хотя сказано и не было). В 1942 году уже шла война с США, по-моему, во всяком случае. Этим-то все объяснялось. Издатель Нербини из Флоренции цветные обложки печатал загодя, во времена, когда Уильям Коуди мог еще себе спокойно быть американцем. И вдруг выходит постановление, что героический персонаж может быть только итальянцем. Что прикажете делать? Не выкидывать же отпечатанные цветные обложки. Переверстывали только первый черно-белый лист.

Примечание к рисунку[209]

Забавно, подумал я, задремывая над последним приключением Буффало Билла: меня вскармливали французскими и американскими приключенческими байками, наскоро закамуфлированными под итальянские. Вот, оказывается, патриотическое-то воспитание, на чем оно зиждилось!

Нет, все было не так просто. На следующий день я дошел до «Юных итальянцев, единых во всем мире» Пины Балларио с современными иллюстрациями, выполненными в нервной манере взаимоналожения обширных черных и красных полей.

Листая Жюля Верна и Дюма в своей комнате несколько дней назад, я припоминал какой-то балкон. Тогда я не обратил должного внимания: мимолетное дежавю. Но потом, прислушавшись к ощущению, я снова вспомнил о балконе на дедовой половине. Никак на том самом балконе я отроком читывал книги о приключениях?

Для балконного эксперимента я предназначил «Юных итальянцев, единых во всем мире» и старательно уселся, попытавшись даже просунуть ноги через решетку и поболтать ими. Увы, разросшиеся в диаметре ноги через решетку не хотели пролезать. Несколько часов я жарился там на солнце, покуда светило не отвернуло от нас свой лик и жара не стала ослабевать. Видимо, я стремился впитать всей поверхностью тела андалусское солнце, хоть приключения и происходили не в Андалусии, а вовсе даже в Барселоне.

Юные итальянцы, единые во всем мире, в данном случае — происходившие из эмигрантских семей, живущих в Испании, становились свидетелями антиреспубликанского восстания под руководством генералиссимуса Франко, только вот узурпаторами представали красные ополченцы, упоенные вином и кровью. Юные итальянцы осознают свой фашистский долг, в черных рубашках выходят на уличные бои на улицах Барселоны, выносят знамя из Дворца Фашио, закрытого республиканцами. Отважный герой умудряется даже своего отца, социалиста и пьянчугу, переагитировать в пользу муссолиниевской идеи. От этого чтения, надо полагать, меня так и ошпаривало гордостью. Так за кого я был тогда? За юных итальянцев? Или за маленьких парижан из книги Бернажа? Или за господина, который, если все-таки разобраться, звался на самом деле Коуди, а вовсе не Томбини? Кто жил в моих детских мечтах? «Юные итальянцы, единые во всем мире» или барышня с чердака?

Новый поход на чердак — новая порция эмоций. Прежде всего, «Остров сокровищ». Естественно, название мне было знакомо, общеизвестная классика, однако я совершенно запамятовал содержание, верный знак, что эта книга вросла в мою собственную личную жизнь. Не менее двух часов ушло на запойное припоминание целыми кусками и главами — как только начинался новый поворот, я с самого начала знал, что сейчас будет. Я снова перебрался в сад. На этот раз в заросли орешины. Забившись в кустарник, я пожирал книги и орехи. С орехами расправлялся так: разбивал камнем три-четыре, сдувал скорлупу и отправлял всю горсть в рот. Я не сидел в бочонке из-под яблок, куда затиснулся Джим и откуда он подслушивал козни Долговязого Джона Сильвера, но в свое время, безусловно, я читал эту книгу в скрюченной позе и грызя какой-то сухой паек, как и положено в плавании.

Это было про мою жизнь — начав с хрупкой рукописи, добраться до сокровища капитана Флинта! В конце романа мне захотелось сходить за бутылкой граппы, которую я высмотрел за створками буфета Амалии, и запивать пиратские приключения горячими глотками. Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо и бутылка рома.

После «Острова» я откопал «Историю Пиппати, родился старцем, умер дитятей» Джулио Гранелли. Точно в том виде, как она прорисовалась в моей памяти несколько дней назад, но вдобавок в книжке рассказывалось еще о неостывшей курительной трубке, забытой на столе подле глиняной статуэтки старичка, и как трубка передала живительное тепло мертвой материи, отчего старичок ожил. Старый юноша, одна из любимых тем Античности. В конце рассказа Пиппати уготована «внезапная смерть новорожденного», и феи возносят его на небеса. Нет, я помнил все это иначе, и у меня было лучше. Пиппати рождался стариком в одном кочане капусты и умирал младенцем в другом кочане. Путь Пиппати «в сторону» собственного детства был как мой. Что ж, восхождение к мигу рождения таит эту опасность — не раствориться бы в Ничем (или во Всем), как Пиппати.

Вечером звонила Паола, где я, что я, почему не даю о себе знать. Да все работа, понимаешь, дорогая. Не волнуйся ты об этом давлении, все нормально.

На седьмой день я опять с головой ушел в шкаф, там был полный Сальгари[210]с цветочными виньетками, меж листьев и стеблей возвышался Черный Корсар, волосы как смоль, ярко-красный рот четко выписан на его печальном лике; роман «Два тигра» о Сандокане: гордый абрис властителя Малайских островов, тело гигантской кошки, рядом томная Сурама и лодки праос из «Пиратов Малайзии». Дедушка собирал все издания — испанские, французские, немецкие.

Трудно сказать, припомнилось ли мне, или уже и так было заложено в мою бумажную память, — ведь Сальгари не забыт до сих пор, и ученые критики время от времени посвящают ему громадные статьи, полные наивной тоски по детству. Мои внуки тоже кричат «Сандокан, Сандокан», кажется, они узнали о Сандокане из телевизора. Я мог бы написать энциклопедическую статью о Сальгари без всякого приезда в Солару.

Разумеется, я поглощал эти книги, когда был маленьким, и все же так свою личную память не наладишь — если путаешь личное с общественным. Книги, которые больше всего дали мне в человеческом отношении — те же самые, которые утвердились и в моем взрослом, уже внеличном, общественном бытии.