При виде округлых форм стальной крыши Форда, Никровляеву пришла на ум еще одна красавица. Нинель. Ее мягкие плечи, нежные шары грудей, черное шелковое белье из Парижа. В объятиях такой женщины можно точно забыть об отчетном собрании.

До "Савоя" можно было легко дойти пешком, но Никровляев любил гонять по Москве и часто делал большой крюк чтобы прокатиться мимо всех этих бывших буржуйских заведений: «Метрополь», «Националь». Любил проехаться вокруг Кремля. Сейчас он спешил поскорее оказаться среди шикарных женщин. Только он приблизился к машине, как услышал зловеще хриплое:

— Товарищ начальник!

Романтические видения взорвались животным страхом, Никровляев схватился за кобуру и стал озираться на темные углы. Под фонарем, отбрасывая кривую тень на кирпичную стену монастыря, возникла толстая фигура. Какая-то баба с жирными грязными руками и отвратительной бородавкой на носу

— Можно Вас побеспокоить? — залебезила она грубым прокуренным голосом.

— Чего надо? — недовольно спросил Никровляев, узрев эту подозрительную картину.

— Спешу доложить, что у нас в доме собрались сектанты!

— А я тут причем? — облегченно выдохнул Никровляев. Страх улетучился, весна продолжается, есть еще надежда на объятия Нинель, а эту противную бабу надо бы пристрелить, чтоб не задерживала и не портила настроение, — Я работаю по другим вопросам, — грубо отрезал он.

— Но вы же — светская власть! А тут у вас под носом извиняюсь гнездо мракобесов. Мы соседи, а они площадь занимают, теснят нас инвалидов революции, прямо у вас на виду куличи едят! Я хотела жаловаться, но управдом ничего слушать не хочет, он тоже со своей бабой куличи святил. А как ваше начальство посмотрит, если проглядели такое контрреволюционное гнездо?

— Ты че, давить на меня вздумала? Да я тебя…

— Вы мне не грубите! Я сама в гражданскую контужена! У меня орден есть. Я вам не какая-нибудь хабалка с базара, я вдова коммуниста, героя! А мне только комнатушку в этой старой келье с крысами. Тут монахи по ночам знаете чем занимаются? Баб молодых исповедуют! Посиделки устраивают, запрещенную литературу читают. Разврат! Иконы прячут!

— Иконы? — заинтересовался Никровляев, — Небось, и кресты золотые укрывают?

— Точно! — подмигнула баба.

Никровляев задумался: «Пожалуй, поздновато ехать в «Савой», всех шлюх наверное уже разобрали большие начальники и руководители социалистического строительства, а церковное добро стоит хороших денег. В Метрополе и Национале иностранные гости охотно выложат за это валюту. Нинель любит валюту. Конечно, благодаря форме сотрудника НХВД, ему никакие Нинели и Изабеллы не посмеют отказать, но любо чтобы было красиво, под патефон и свежий ананас. Эти дамы стоили дорого, дешевыми подарками тут не отделаешься".

— Не ори ты так, контру распугаешь, — сказал он, — Показывай, где враги засели.

Тетка резво подбежала к пролому в монастырской стене и шмыгнула в темноту. Никровляев за ней.

На территории этого закрытого уже несколько лет древнего Высоко-Петровского монастыря был организован цех по ремонту сельскохозяйственной техники, литейное производство и склад запчастей. Всюду валялись доски и всякий хлам. Несколько разобранных и ржавых машин стояли прямо в лужах грязи.

Никровляев, испачкав сапоги, чертыхался про себя, что зря связался с этой сумасшедшей бабой. Все золото и серебро наверняка давно уплыло. Коллеги здесь все обыскивали и перекапывали не раз и не два. Он был так зол, что когда баба показала на окно келейного корпуса, где явно не спали и горел тусклый свет, схватился за наган. Но сначала он приложил ухо к двери. Послышалось приглушенное:

— Христос Воскресе из мертвых, смертью смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!

Дверь была чем-то подперта изнутри, но Никровляев пнул ногой гнилое дерево и, ворвавшись в подвал, заорал:

— Всем стоять! Стрелять буду!

В подвале за большим столом сидело несколько старушек. Кто-то из них от неожиданного крика схватился за сердце. На столе — куличи, яйца. Горели лампады и свечи. В углу Никровляев заметил икону в серебряном окладе. «Не слишком старая, много за нее не дадут, — подумал он. Среди собрания сидел иеромонах с седой бородой. Никровляев присмотрелся к кресту на его груди. Золото? Скорее позолота. Рядом со старцем он заметил симпатичную молодую девушку в красном платке и простом платье. Фигурой она чем-то напоминает балерину Изабеллу — такая же тонкая. А лицом посвежее будет. Да это же Анастасия, якобы дочь профессора Годовойца!

Арест

Конечно, никакого крестного хода с хоругвями и лампадами вокруг закрытого храма, они не устраивали. Молились вместе с оставшимися верными Христу старушками в подвальном помещении братского корпуса. Соседям давно не нравились эти собрания — они боялись, как бы их самих не замели за недоносительство.

Под дулом револьвера он вывел иеромонаха Антония и девушку на Петровку к своему Форду. Старушки пытались заступиться за отца Антония и за сестрицу Анастасию, пошли за ними и стали причитать, но Никровляев прикрикнул.

— Молчать, пристрелю!

Ехали недолго, всего несколько поворотов и машина оказалась на непримечательной улице, возле обитых железом ворот, втиснутых между старыми трех-четырех этажными зданиями. Ворота открылись, и машина заехала во двор. Их встретили охранники в военной форме, вооруженные не простыми винтовками, а новейшими автоматами. Никто ничего не спрашивал, видно прибытие ночных гостей для них обычное дело. Луч прожектора бил в глаза, чтобы излишне любопытные не поднимали головы и не разглядывали особенности местной архитектуры: колючую проволоку над оградой и пулемет, торчащий из деревянной будки. Вокруг были темные высокие стены с маленькими окнами.

По знаку Никровляева к ним присоединился конвоир и повел отца Антония в тюремный корпус. Анастасию сопровождал сам Никровляев. Их провели через серый коридор, освещенный тусклыми лампочками. Тишина, только замки на решетках звякают. Ряды крепких дверей с окошками. Одну из них со скрипом отворили, и Анастасия увидела большую камеру, где с тесных нар свешивались грязные ноги и синие от татуировок руки. В коридор дохнуло резким запахом пота и мочи. Туда и втолкнули отца Антония.

Никровляев привел Анастасию в отдельную камеру, думая потешить свою плоть стройным девичьим телом, а потом выгнать её взашей. Здесь не было лампы, чтобы заключенные не смогли ее разбить и вооружиться осколками стекла. Тусклый свет попадал со двора через решетку окна.

В своем синем платье из легкого материала она дрожала, то ли от холода, то ли от страха. Ни слова не говоря, он приблизился к ней и уперся в тонкие руки, которые она выставила, защищаясь. Грубо схватив ее за талию, притянул к себе дрожащее тело. Она отвернулась от его лица, от толстых слюнявых губ и шептала какую-то