Промежуточную между вечером и утром ночь она вовсе не упомянула и никак не охарактеризовала, тем не менее я поняла, что мне пора уходить. Придумывать что-нибудь дорогим Аллочке и Зяме будет гораздо комфортнее тет-а-тет, нежели в моем присутствии!

Искать повод, чтобы откланяться, не пришлось: как раз на завершающей стадии чаепития с баранками зазвонил мой мобильник. Мельком отметив, что входящий номер мне не знаком, я вежливо, но без лишней приязни, нейтральным «офисным» голосом отрекомендовалась в трубку:

– Индия Кузнецова, слушаю!

– Простите, я не хотела, – растерялась женщина.

На другом конце телефонного моста она явно была не одинока: я услышала короткий оживленный диалог. Старческий голос заинтересованно спросил:

– Куда попала-то, девка?

– В Индию!

– Значит, по внутреннему…

– Эй! – громко позвала я, добавляя в голос теплоты. – Индия – это мое имя! А вы кто?

– А я Марьяна! – обрадовалась женщина.

– Та Марьяна, которая мой ключ взяла и в наш офис вешаться приходила? – вспомнила я.

Зяма поперхнулся недоеденной баранкой и так шумно закашлялся, что для продолжения интересного разговора мне пришлось убежать в прихожую. Любопытная Алка, наплевав на интим, побежала за мной и сунулась поближе к трубке.

– Вы меня запомнили! – пуще прежнего обрадовалась моя собеседница.

Я не стала говорить, что обстоятельства нашей первой встречи произвели на меня неизгладимое впечатление – казалось, это очевидно. Не каждый день в мирный рекламный офис наведываются решительные самоубийцы!

– Индия… – Голос Марьяны снова упал. – У меня проблема, и я не знаю, к кому с ней обратиться. Вы не могли бы мне помочь?

– Смотря в чем, – уклончиво ответила я. – Если веревочку намылить или там кирпич на шею привязать и с моста в речку столкнуть, то это, пожалуйста, без меня!

– Нет-нет, ни в коем случае! Я больше не буду, честное слово! – испуганно пообещала Марьяна. – Мне надо как раз наоборот…

– Обрести смысл жизни?

– Да, это к нам! – с чувством сказала Трошкина, которую вообще-то никто не спрашивал.

Я погрозила ей пальцем и с интересом выслушала сбивчивое объяснение Марьяны.

Оказывается, «Скорая» отвезла бедняжку в приемный покой городской психиатрички, где заспанные санитарки ей первым делом основательно промыли желудок, так как перепутали с другой неудачливой самоубийцей, наглотавшейся снотворных таблеток. Промывание мозгов Марьяне сделали уже поутру и не так вдумчиво, потому что к этому времени она уже вполне пришла в себя и не хуже психиатра понимала, что собиралась сделать большую и непоправимую глупость. Конкурс на место в психушке был устойчивый, коек не хватало, так что задерживать в этом богоугодном заведении опомнившуюся Марьяну дежурный доктор не жаждал. Однако он считал опасным отпускать девицу, едва избавившуюся от суицидального настроения, на все четыре стороны без эскорта.

– Понимаете, я никак не могу позвонить родителям, чтобы они меня отсюда забрали! Если мамуся или папуся узнают, что я хотела повеситься, они просто с ума сойдут! – объяснила Марьяна.

Я согласилась, что замена одной гражданки Горбачевой на пару родственников с той же фамилией не выгодна психбольнице с экономической точки зрения и к тому же может основательно запутать отчетность. А близких друзей или подруг, чтобы Марьяна могла обратиться к ним с этой деликатной просьбой, у бедняжки, оказывается, не имелось.

– Ничего, Марьяночка, теперь такие подруги у вас есть! – вырвав у меня трубку, пропищала растроганная Алка. – Мы скоро будем! Держитесь!

– Трошкина, – спросила я, уже упаковываясь в пальто. – За что, по-твоему, она должна там держаться?

– За высокие моральные принципы! – не задержалась с ответом Алка. – Вот, например: «Жизнь прекрасна и удивительна!» – по-моему, как раз годится!

– Эй, прекрасные и удивительные! Вы что, меня бросаете? – удивился Зяма.

– Не бросаем, Зямочка, а ненадолго оставляем без помех отдохнуть и набраться сил! – мгновенно сориентировалась Трошкина, отнюдь не собирающаяся исключать из своего расписания многообещающий промежуток между вечером и утром, которое мудренее. – Жди меня, и я вернусь! Пей чай, кроме баранок, есть еще пряники и печенье!

Мы оставили Зяму зачищать хлебницу, на улице очень удачно поймали такси и, слегка смутив водителя честным ответом на вопрос «Куда едем?», покатили прямиком в городскую психбольницу.

Приют душевной скорби отцы-градоначальники вынесли на окраину, в поля, которые в унылую ранневесеннюю пору, больше похожую на зиму, не радовали ни глаз, ни сердце. На мой взгляд, такой подход к организации реабилитационного лечения несостоявшихся самоубийств тяготел к откровенной провокации: лично я в окружении широко раскинувшихся тоскливых серо-бурых далей испытала бы сильнейший позыв уснуть и не проснуться!

Зато обнесенное трехметровым бетонным забором здание психбольницы было выкрашено веселенькой охряной краской и во дворе, густо заросшем прошлогодней бурой травой, смотрелось точь-в-точь как яичный желток в неопрятной бороде.

– Дедушкины яйца, – пробормотала я, и Трошкина посмотрела на меня, как на ненормальную.

Путь в больничные покои нам последовательно преграждали скрипучий полосатый шлагбаум, сторож в стеклянно-деревянной будке, охранник в фанерном загончике, дюжая медсестрица за школьной партой, поставленной поперек коридора, и глухие двустворчатые двери с рукописной табличкой: «Посторонним вход воспрещен».

– Мы не посторонние! – веско сказала я на этом последнем рубеже, в пятый раз помахав в воздухе своей красной книжечкой спецагента рекламной армии.

А Трошкина, не имеющая при себе более убедительных документов, чем трамвайно-троллейбусный проездной билет, изобразила такую придурковатую улыбку, что даже многоопытный, специально обученный персонал не смог бы усомниться в ее полном праве беспрепятственно являться в дурдом в любое время дня и ночи.

– Мне всегда было интересно посмотреть, как выглядит палата с мягкими стенами! – доверительно призналась любознательная подружка.

– А примерить смирительную рубашку тебе никогда не хотелось? – хмыкнула я.

От знакомства с неудобной спецодеждой Алка отказалась, но и интерьером типичной Палаты № 6 ей полюбоваться не довелось. Марьяну Горбачеву мы нашли не в глухом помещении с войлочными стенами, а в тупиковом ответвлении коридора приемного отделения. Там стояли чахлая пальма в деревянной кадке и разномастная мебель в виде типично больничной кровати с продавленной панцирной сеткой и кушетки. На покрывающем ее дерматине с неистребимыми пятнами неизвестной этиологии восседали две особы, похожие одна на другую не больше, чем день и ночь: крупная молодая женщина в черном и маленькая сухонькая старушка в белом. Дамы самозабвенно резались в подкидного дурака и заметили нас с Алкой, только когда наблюдательная Трошкина укоризненно воскликнула: