Наступило 22 октября. Мы расположились недалеко от Большого Горького озера, развернувшись на юг, по направлению к шоссе Суэц – Каир. Незадолго до того, в одном и боев на холмах Дженифа я смог оценить эффективность воздушной атаки. Мы поднялись на один из холмов, и вдруг я увидел египетскую батарею: четыре орудия – кажется, D-30 советского производства. Они были на расстоянии примерно двух с половиной километров. Классическая артиллерийская батарея, расположенная идеально, как по учебнику. Эхуд велел остановиться и ждать. Я спросил его, почему бы нам не уничтожить эту батарею. Это работа на несколько минут для танкового взвода. Эхуд сказал, что, согласно полученному приказу, это работа авиации. Я вылез из танка, который стоял на другой стороне склона, и поднялся на холм с биноклем, чтобы полюбоваться представлением. Появилась четверка «Скайхоков». Они спикировали на цель – и промахнулись. Через полчаса опять появилась четверка, спикировала и промахнулась. При каждой бомбардировке египтяне укрывались в окопах, а затем вылезали и снова продолжали стрельбу. «Скайхоки» атаковали батарею несколько раз в течение почти двух часов, но так и не попали в нее. Наконец приехал грузовик, и египтяне влезли на него и уехали, бросив батарею целой и невредимой вместе с боеприпасами, аккуратно сложенными позади пушек. Тогда я понял, что авиация – это хорошая вещь, но не везде и не всегда. В данном случае для уничтожения батареи хватило бы нескольких выстрелов из двух-трех танков.

Мне в память врезался еще один случай, который произошел на одном из холмов Дженифы. Во время атаки я заметил, как один из танков слева забирается на гряду и занимает позицию под запрещенным углом, так что даже днище корпуса танка оказалось открытым для обстрела. И в самом деле, через несколько секунд танк подбили, и из него повалил черно-серый дым. Мы стали считать танкистов, которые выбирались наружу: первый, второй, третий, четвертый. Позади, на расстоянии в несколько десятков метров, располагались санитары, которые оказали им помощь. Двигатель подбитого танка продолжал работать, и я подумал, что, может быть, можно его потушить и вывезти оттуда. Потом я отказался от этой безумной мысли, но тут Эхуд сказал мне: «Иди потуши танк». Без лишних слов я выпрыгнул наружу и попросил у Эхуда огнетушитель, потому что не был уверен в том, что огнетушители в горящем танке не повреждены. Он протянул мне огнетушитель, и я побежал к подбитой машине. По дороге я надеялся, что танк взорвется, прежде чем я успею до него добраться, ведь это моя единственная возможность остаться в живых. Но он не взорвался. Я обогнул его сзади, и все это время двигатель продолжал работать, а из башни валил дым. Я решил залезть сбоку. Танкист никогда не залезает на танк сбоку, только спереди. Однако передняя часть танка была обращена в сторону египтян. Я прижался к корпусу и влез наверх, опасаясь, что в любую секунду произойдет взрыв. Прижимаясь к корпусу башни, чтобы египтяне меня не заметили, я немного приподнялся и заглянул в башню. Огонь полыхал на снарядах и приборах, и я почувствовал, как мое лицо обдало жаром. Я просунул огнетушитель внутрь и направил струю на горящие снаряды. В течение всего этого времени краем глаза я наблюдал за египетскими позициями. Я увидел противотанковую позицию в составе одной или двух противотанковых пушек. Египтяне стояли возле орудий и смотрели на горящий танк. Я не понимал, почему они не стреляют. Ведь когда стреляют из танка или по танку, после первого попадания делают контрольный выстрел, чтобы гарантировать уничтожение цели.

Тем временем я скатился внутрь, в горящую башню и опустошил еще один огнетушитель, который нашел в танке. Только тогда огонь погас. У меня мелькнула мысль: если гидравлическая система повреждена, я могу сделать наводку и выстрелить вручную. Но я сразу понял: танк был в позиции, которая не позволяла опустить орудие достаточно низко. Египтяне были расположены слишком низко, а позиция танка слишком высоко. Маневрировать подбитым танком и вести из него стрельбу в одиночку было невозможно, и я отказался от идеи уничтожить противотанковый расчет. Пролезть в кабину водителя из башни тоже было невозможно. У меня не осталось другого выхода, кроме как вылезти из башни и забраться в кабину водителя прямо на глазах у египтян. Скатившись с башни, я влез в кабину водителя, в любой момент готовый к тому, что египтяне опомнятся и все-таки выстрелят. Усевшись на место водителя, я за долю секунды отпустил тормоза, перевел передачу на задний ход и нажал на газ. Танк рванулся назад с бешеной скоростью. Я пытался управлять им по памяти, поскольку не видел, куда еду, но знал, что сзади стоят танки и работают санитары. Все-таки мне удалось прикинуть расстояние и направление. Я спустился с холма примерно на двадцать метров и остановил танк. После этого я заглушил двигатель и выпрыгнул из танка, вздохнув с облегчением. На этот раз все обошлось. Не думаю, что стоило так рисковать, но приказ есть приказ, даже если я с ним не согласен. Все это произошло намного быстрее, чем время, которое занимает рассказ об этом.

Я подошел к раненым танкистам. Мы все были знакомы еще по курсам командиров танков и по курсам танкистов. Взглянув на них, я с раздражением обратился к одному из них: «Твое счастье, что ты ранен, иначе я бы тебе врезал!» Тот удивился: «За что?» Я отругал его: «По радиосвязи был передан приказ: застегнуть рукава. Перед атакой повторяли! А теперь посмотри на себя, что у тебя с руками?» Попадание было в гидравлическую систему танка, и гидравлическое масло сразу вспыхнуло. В результате его неприкрытые руки обгорели: они были серыми, кожа была разорвана в клочья. Я пожелал ему выздоровления и побежал к своему танку. Эхуд встретил меня с улыбкой: «Ты чуть всех не передавил!» Так закончился еще один день боев на холмах Дженифа.

22 октября мы уже знали, что скоро должно вступить в силу соглашение о прекращении огня. К вечеру мы получили приказ двигаться по направлению к крупной египетской базе. Мы въехали на базу около шести вечера, когда перемирие уже вступило в силу, и заметили возле забора двух египетских коммандос. Эхуд приказал прекратить огонь и сказал мне: «Иди скажи им, чтобы уходили. Началось перемирие». Я оставил «Узи» в танке и пошел к египтянам безоружным. Они смотрели на меня, я смотрел на них. Два офицера-коммандос были моими ровесниками, и даже комплекция была у нас схожая. Они стояли на расстоянии одного метра от меня, пальцы на курке. В первый раз я видел врага так близко. Я сказал им по-арабски, чтобы они уходили, и перешел на английский. Они понимали английский язык, и я объяснил им, что началось перемирие и что, если они уйдут, мы не будем в них стрелять, потому что боевые действия закончены. Они улыбнулись, но в этот момент появился на танке тот самый офицер, который поджег ракету на базе ПВО. Он задержался при нашем входе на египетскую базу и, прибыв с небольшим опозданием, не стал разбираться, что к чему, а просто выпустил пулеметную очередь в нашу сторону. Египтяне напряглись. Я следил за их пальцами на курках автоматов Калашникова. Ведь у меня оружия не было. Однако стрельба из танка прекратилась, египтяне улыбнулись, отдали честь и ушли. Я козырнул им в ответ, вздохнул с облегчением и вернулся в танк.

Официально перемирие вступило в силу 22-го числа в шесть вечера. Однако, кроме объявления о прекращении огня, других перемен заметно не было. Мы стали готовиться к ночной стоянке. Тогда нам в первый раз пришлось заниматься большим количеством пленных, на которых мы постоянно натыкались. Мы старались отделаться от них как можно быстрее и отправляли их в лагерь для военнопленных, кроме тех, кому нужна была медицинская помощь. Этих мы направляли в санчасть полка, и там наши врачи и медработники занимались ими. После получения первой медицинской помощи их тоже отправляли в лагерь военнопленных.