– Никогда не понимал ваших с Рокэ шуток.

– Просто мы редко шутим до конца. Ваше здоровье, граф!

– Если оно мне понадобится?

– Не «если». «Когда».

– Ну так когда?!

– После обеда и далее.

– До возвращения Рокэ?

– До? Помнится, вы прежде считали, что здоровье требуется после появления Алвы.

Верховую езду Котик ненавидел, однако терпел – чего не сделаешь ради любви, а волкодав любил Хозяина, Алву, как хозяина самого хозяина, адуанов, пряники и Капитана. Мориска пса тоже любила, но на привалах больше, чем на своем загорбке. Лошадиное сердце вообще полнила нежность ко всему сущему, имелось лишь одно исключение – Сона! Тут уж деваться было некуда – Рокэ сеял средь дам раздор, и то, что дамы родились кобылами, ничего не меняло.

– промурлыкал Валме и прикусил язык. Во исполнение клятвы изжить не только «это было», но и любое «это», лезущее в начало строки. Висевший поперек лошадиной холки Готти услышал и вяло тявкнул – не то поддержал, не то пожаловался, и тут передовой адуан перешел с походной рыси на шаг.

– объявил виконт, спихивая счастливого волкодава с не менее счастливой кобылы, —

– А на кой тут дороги? – осведомился еще один адуан, оказавшийся рядом.

– подхватил Валме, —

Рожденная строка прямо-таки требовала скачки, и Валме пустил мориску в галоп, догоняя Алву. Сону сегодня вели с заводными лошадьми, а против веселого варастийского мерина Капитан ничего не имела.

– Готти не нравится верховая езда, – посетовал Марсель. – Он знает, что это старый адуанский способ сохранять собаку свежей и полной сил, но свои ноги ему нравятся больше.

Алва глянул вниз на улыбающегося волкодава:

– Длительный бег за скачущей лошадью выдержит разве что борзая.

– Я ему говорил.

– В таких случаях не говорят, а показывают.

Неуловимое движение, сорвавшийся в карьер всадник, растерянное «гав»…

– Именно так, – бросил Марсель, посылая пегую в степное никуда. Разговора не вышло – вышла скачка золотой от солнца и высохших трав Варастой. Мерин старался, но Капитан родилась мориской, и Валме уверенно догонял. Алву!

– орал разогнавшийся виконт под стук копыт, —

Регент и не удирал. Взлетев на довольно-таки крутой холм, он осадил коня и теперь изображал памятник. Разумеется, неправильный – уважающие себя изваяния или с умным видом простирают руки, или грозно держатся за мечи, Рокэ же глядел в небо.

– Не падаю, никого не трогаю, – засмеялся он, когда мориска одолела подъем, – ожидаю знамения. В Варасте очень хорошие знамения и черноземы, видимо, это связано.

Смех стал последней каплей. Алва дурачился второй день – внезапные скачки, шутки, распевание саграннских и адуанских песен, а теперь еще и это! Чтобы окончательно увериться, что дело худо, не хватало лишь гитары, которую Валме за какими-то кошками сам сунул во вьюк.

– Квальдэто цэра, – буркнул виконт и торопливо пояснил: – Видишь ли, я от кэналлийских слов умнею. В твоем присутствии это не существенно, но когда ты опять провалишься, я должен хоть что-то понимать.

– Проваливаться я не собираюсь.

– А что собираешься? Вознестись? Расточиться? Адриан, кажется, расточился, а до этого, между прочим, вылез из дыры.

– Дыры в Гальтаре нет.

– Катакомбы, – отрезал Марсель, – та же дыра, а ты слишком разрадовался.

– И что?

– А то, что… как там у вас «Ай-ай-ай, жизнь так прекрасна, целуй меня крепче, завтра я умру»…

– Жизнь-таки прекрасна, – просиял глазами Ворон, – но с сутью песни ты ошибся. Придется вечером спеть, благо гитару ты у Этери отобрал.

– Вот! – окончательно уверился Валме. – Дошло до гитары, значит, точно дыра… Учти, выискивать поручения я больше не намерен! Или мне даешь их ты, или я тоже прыгаю.

– Куда? – Ворон привстал в стременах, и совершенно зря – холмистая равнина меняться не собиралась. Можно было подумать, что они топчутся по скатерти, под которой спят огромные кошки. Забрались, свернулись калачиком и дрыхнут. – И, главное, зачем?

– Во имя Талига. Это если стратегически, а тактически – откуда мне знать, какую гадость ты найдешь.

– Только не сегодня.

– Ясное дело. Сперва ты вспомнишь Алвасете, потом устроишь попойку с гитарой, задуришь всем головы и сбежишь. Раньше ты делал именно так.

– Раньше у меня болела голова, и я был заметно счастливей.

– Из-за головы? – простецки удивился Валме.

Ворон погладил лошадь.

– Когда уходит боль, это счастье, – объяснил он все с той же улыбочкой. – Очень простенькое, но очень действенное, его трудно заменить.

– Бедный папенька, – фыркнул Марсель. – Но он восполнит… Я тебе еще не говорил, вернее, тебе не говорил Эпинэ. Иноходец не скрытный, просто он иногда думает, вот и додумался, что тебе чужие ноги без надобности, а любящий сын должен обрадоваться. Я, конечно, обрадовался, но не настолько, чтобы поглупеть. Так вот, Эпинэ говорит – папенька встал, потому что грохнулась ваза, только вазе такое не устроить, вот Рожа, та может…

– Рожа… Может… Непривычная рифма.

– Зато без «это было»! – Любой бы такой бред перебил, любой, но не Рокэ! – Ты не думал, почему рож не четыре, а, если Коко не врет, две?

– Еще нет.

Не думал он… Ну так пусть подумает! Валме чихнул и сменил тактику.

– Я говорил, что хвост деве не помеха?

– Как и крылья. Докладывай.

Об исцелении виконт размышлял с самой Хандавы, благо времени хватало – Ворон потрошил сперва Темплтона, потом, когда тот убрался к Дьегаррону, Ларака и на закуску – Иноходца. Похоже, допотрошился.

– Я бы доложил раньше, но ты начал резвиться. – Темплтон перед докладом поправлял перевязь, это было очень по-военному, и виконт поступил так же. – В замке Старая Эпинэ имело место падение вазы значительных размеров, следствием коего, по мнению герцога Эпинэ, стало почти полное выздоровление графа Валмона. Одновременно была отмечена скоропостижная кончина находившихся в своих комнатах виконта Мевена и служанки. Герцог Эпинэ, не осведомленный о некоторых особенностях собственной личной жизни, счел случившееся стечением обстоятельств, усугубленных местом расположения замка, в то время как есть все основания полагать, что оно стало прямым следствием действий состоящей в односторонней любовной связи с герцогом полузмеи, чьи особенности…