Следующим из-за поворота возник крестьянин на отъевшейся лошади, за которой бежал мохноногий жеребенок – им, в отличие от регулярной кавалерии, болотные опасности не грозили. Еще бы! Куда рейтарам и драгунам до деревенского увальня и мельника с мешками. Поскользнутся, заблудятся, утонут…

Приступ ярости налетел не хуже шквала, но Фельсенбург кое-как убавил парусов и скорым шагом, чтоб никто, упаси Леворукий, не окликнул, рванул к Хеллештерну. Все повторялось, будто в каком-то кошачьем зеркале, где правое становится левым. Вчера подчиненных распекал капитан, а подкрался к нему генерал, сегодня – наоборот. Руперт успел услышать о сене, в котором могла оказаться наперстянка, и кавалерист обернулся.

– Ну вот, – обрадовал он, отпустив проштрафившегося интенданта. – Стоим.

– Увы, – подтвердил Руппи. – Фок Гетц не торопится.

– Но мы-то вообще никуда не идем, – буркнул Хеллештерн, – ни коротким путем, ни длинным… И где эти покорители ноймарских перевалов?

– По ровному месту ходить не привыкли, вот и плетутся.

– Несчастные, – посочувствовал генерал, – так бы и перестрелял, чтоб не мучились. Достоимся ведь, придется выбивать свору Марге из города!

– Может, обойдется, – почти взмолился Фельсенбург. Мысль о штурме не окрыляла: о наглости и стойкости китовников Рейфер рассказывал не раз, да Руппи и сам повидал достаточно. Столь упрямые головы можно лишь рубить, только их тысяч сорок, а если придется драться на узких улочках… Это тебе не узника отбить и удрать!

– За промедление в ближайшем будущем придется расплачиваться, и прежестоко, – Хеллештерн думал о том же, но говорил больше. – Бруно уже ставил на то, что до самой столицы мы не встретим никого страшней никому не подчиняющегося отребья, и не угадал… О, монах! Исповедаться, что ли? В непочтении к начальству и общей злобности?

Они остановились у повозки с ротным имуществом, поджидая брата Ореста. «Лев» приближался целеустремленно и при этом неторопливо, слишком неторопливо.

– Доброе утро, святой отец, – начал разговор, как и положено, генерал, – вам кто-то нужен?

– Капитан Фельсенбург.

– Забирайте, – Хеллештерн тронул эфес шпаги, намекая на пресловутый палаш, перешедщий к Руппи «до конца кровопролитий». – Простите, вынужден вас покинуть, дела. Мэратон!

– Орстон! – наклонил голову адрианианец. Кавалерист, чуть помедлив, уверенно двинулся к фуражным телегам, видимо, на поиски коварной наперстянки. Руппи вгляделся в непроницаемую монашескую физиономию, чуть ли не впервые задумавшись, сколько адрианианцу лет. Пожалуй, около сорока.

– Брат Ротгер, прошу вас пройти со мной. Есть новости, которые следует довести до сведения фельдмаршала, причем немедленно.

– Но, – не понял Фельсенбург, – вы же духовник Бруно и можете войти к нему в любое время.

– Могу. И все же, брат Ротгер, здесь нужны вы.

Заржала лошадь, от костров потянуло пригоревшей кашей, в облачный разрыв прыгнул солнечный луч, заставив просиять седую от инея траву. Дождя сегодня не будет, как и тумана. А что будет?

– Брат Орест, случилось что-то скверное?

– Может случиться. Пожмите плечами или отмахнитесь. Наследник Фельсенбургов – талисман Южной армии, он не должен выглядеть встревоженным. Сейчас вам зверски скучно, но вы вежливы и не гоняете клириков. Даже самых назойливых.

Сперва Ариго ничего не понял, потом испугался. Письмо из Альт-Вельдера, но не от Ирэны лежало на столе, за которым значительно молчал Райнштайнер. Жермон тоже сел, не сводя глаз с расписанного лиловыми йернскими шарами футляра. Такой Ирэна вполне могла заказать, но написала не она. Почему?!

– Ты огорчительно нелюбопытен, – разбил звенящую тишину бергер. – Если б я не был уверен в твоем сердце, я мог бы подумать, что семейный долг начинает тебя тяготить, и ты сожалеешь о былой свободе.

– Я? Сожалею?! – растерянно пробормотал генерал. – Сожалеть может Ирэна… Почему письмо не от нее?

– Потому что оно от другой дамы, – объяснил барон. – Если моя догадка верна, тебя ждет приятная новость. Ты не знаешь, как открывается такой футляр, или опасаешься гайифской иглы?

– Нет! – не иглы он опасается, а того, что Ирэна поняла, что ошиблась… – Постой, ты говоришь, новость приятная?

– Это предположение, причем двойное. О самом письме и о твоем отношении к его вероятному содержанию. Тебе помочь?

– Я сам.

Крышка отошла с мелодичным тихим звоном, внутри футляр был каким-то сиреневатым. Очень давно мать носила платье такого цвета и как-то его называла… Не надо ее вспоминать!

– Это… от вдовы Вейзеля?

– Разумеется. Она отпустила Мэлхен и теперь заботится о твоей жене.

– Почему?

– Баронесса Вейзель очень деятельна. Ты будешь читать?

Жермон уже читал. Крупные округлые буквы напоминали баронессу, да и писала она так, как говорила.