В какой-то момент Виктория отвела сестру в сторону и предложила остаться на ночь: снегопад как-никак. На Тома приглашение определенно не распространялось. Дженни сказала «нет», а ведь ей хотелось заночевать у сестры, ненадолго оторваться от мужа и проветрить голову.

А вот и причина пробки – авария в правом ряду. Когда они проезжали мимо, Дженни бездумно глянула в окно – и тотчас об этом пожалела. Трупов она не увидела, но на лобовом стекле одной из машин зияла огромная брешь. Большая, окровавленная, эдакий след неудачных механических родов. Перед мысленным взором возникли жуткие картинки, и Дженни спешно их прогнала.

– Том! – позвала Дженни, вглядываясь в бесстрастное лицо мужа.

– Что?! – рявкнул он.

– Как насчет вечеринки?

– Я подумаю, – ответил он после большой паузы.

* * *

До дома они добрались в половине второго. Пугающее число аварий на трассе объяснялось наледью и водителями, выпивающими в праздники. Дженни запретила себе глазеть на искореженные машины. После раздраженного ответа Тома они больше не разговаривали. Дженни ненадолго задремала, но стоило коснуться лбом холодного окна, и сон мигом отлетел.

Снег до сих пор не кончился и облепил Тома с Дженни даже за короткую прогулку от машины до парадной двери. Белым ковром покрылись и садовые качели.

За порогом Дженни сняла сапоги и запорошенную куртку, потом, осторожно пятясь, прошла в столовую и села за обеденный стол. Она очень устала, и просто сесть оказалось сложнее, чем обычно. Том сразу отправился на кухню, молча, в ботинках и куртке. Таящий снег падал с него на пол, превращаясь в цепочку лужиц.

– Том?..

Том замер у двери на кухню, не глядя на жену.

– Что?

– По поводу той вечеринки… Хотелось бы начать приглашать гостей уже завтра. То есть сегодня, в черную пятницу. Я соберу небольшую компанию, объявлю, что вечеринка у нас черно-белая, как…

– Я же сказал, что подумаю! – зло проорал Том и скрылся на кухне.

От его злости, от несдержанного крика Дженни в буквальном смысле оторопела. Том никогда не разговаривал с ней таким тоном, даже во время самых бурных ссор.

Дом погрузился в тишину, лишь изредка поскрипывая от холода и снега. Дженни огляделась по сторонам. Вокруг было удручающе темно. Выключателем она щелкнула сразу, как они вошли, но две лампочки из трех перегорели пару недель назад. Вот еще одна вещь, которой Том обещал заняться, не говоря уже о клятой подвальной лестнице, которая так и осталась сломанной. Если честно, она выглядела еще хуже, чем раньше.

«Том даже детскую не закончил», – подумала Дженни.

– Том! – позвала она во тьму в глубине дома.

После долгой-долгой паузы Том ответил:

– Я спущусь в подвал и немного порисую. Ты наверняка устала, Дженни. Ложись спать. Я скоро приду.

Скрипнула подвальная дверь – ее открыли и закрыли, – а потом на лестнице глухо застучали шаги. И все стихло.

Совершенно неподвижная Дженни посмотрела на дверь кухни, на тени за ней, потом на следующую дверь, за которой начиналась лестница, ведущая наверх. Дженни выбилась из сил, но подумывала спуститься в подвал за Томом. Она дерзко перешагнет через зазубренную брешь, пробив которую поранилась до крови, и отчихвостит Тома за мерзкое поведение. Что он о себе возомнил? Он хоть понимает, каково ей? Постоянная ноющая боль в низу живота, гудящие стопы, резкие перепады настроения, сильная тревога, депрессия, страх. Плюс к тому – собственный бизнес (совсем молодой и пока успешный, но Дженни беспокоилась и за него: сколько еще она сможет работать?).

Вот только… чего она добьется, если спустится в подвал, помешает Тому рисовать и отчитает его за странное поведение? Он не слушает ее, что толку кричать? Может, она перегнула палку с праздничной вечеринкой? Ей просто захотелось собрать побольше гостей, пока не настали трудные времена. После праздников ей, наверное, будет не до развлечений. А потом, когда родится ребенок? Кто знает, когда они снова смогут вздохнуть свободно?

– Завтра… – пробормотала Дженни, обращаясь к себе, к мужу, к дому. Встала и направилась к лестнице, которая вела в спальню.

* * *

– Они все уникальны. Каждая из них.

Дженни мигом проснулась и села резче, чем следовало. В итоге живот пронзила боль, голова закружилась.

В тусклом свете из ванной в конце коридора (Дженни оставила там свет, чтобы Том не убился на лестнице) она увидела, что над ней стоит муж. Куртку он так и не снял, одну руку вытянул над кроватью и что-то в ней держал. Дженни глянула на часы. Начало пятого.

– Том? В чем дело, мать твою?!

В последний раз Том так будил ее несколько месяцев назад. Тогда он напился до поросячьего визга – то есть Дженни могла понять его и простить. Сегодня спиртным от него не пахло, язык не заплетался.

Глаза привыкли к тусклому свету, и Дженни поняла, что в голой руке у Тома снег.

– Каждая гребаная снежинка уникальна, Дженни. Сколько раз на нашей планете шел снег? Сколько снежинок в результате упало с неба? Миллиарды миллиардов. И каждая уникальна. Как такое возможно? Понимаешь, что это значит?

– Том, ты меня пугаешь.

– Так это впрямь пугающе. Это значит, что бесконечное возможно. Не только возможно, а происходит. Повсюду. Всегда. Ежедневно.

Дженни заметила, что низ снежка темнеет. Прищурившись, она поняла: не темнеет, а краснеет.

– Том, у тебя кровь!

– Ты знаешь, что кровь каждого человека уникальна, как отпечатки пальцев? – шепотом спросил Том, склоняясь над ней. – Это значит, Дженни, что и мы бесконечны. Мы бесконечны.

Снег таял, на кровать капала кровавая вода. До невозможного резво Дженни соскочила с кровати и схватила Тома за руку. Он не сопротивлялся, когда она потащила его из спальни в коридор и дальше, в ванную. Зло щелкнув выключателем, Дженни сунула окровавленную руку в раковину, и багровая вода полилась на белую эмаль. Она открыла кран и, смыв снег, увидела на грязной ладони глубокий порез.

– Боже! – пролепетала Дженни. – Том, мать твою, возьми себя в руки! Я понятия не имею, в чем дело, в твоей работе, в скором отцовстве, в покупке ли этого громадного говно-дома… но с меня довольно. Слышишь меня? Довольно!

Том смотрел на нее, словно не узнавая, потом несколько раз моргнул. Его глаза сфокусировались и тотчас наполнились слезами.

– Извини меня, Дженни. Боже… Извини меня!

У Дженни защемило сердце. Том казался сбитым с толку, потерянным – как ребенок, который заблудился во время грозы. Волосы спутанные, яркий свет ламп подчеркивает бледность кожи, в глазах слезы, белки глаз покраснели, веки набрякли. А ведь он не стригся уже несколько месяцев, с тех пор, как имидж сменил, – грязные нечесаные патлы лезут в глаза. Как же она раньше этого не замечала?