Боевой дух испарился. Когда Том попробовал взять себя в руки, то услышал шум бара, а с глаз словно спала пелена.

– Ханна? Я… Я не хотел… Извини…

Закончить не позволили. Снова и снова кулаки били его везде – по щекам, по животу, по спине, по ребрам. Том поднял руки, чтобы защититься, но противников было слишком много. Он не мог различить их лиц, к нему отовсюду летели окровавленные, треснувшие костяшки; он плохо видел, а потом его мир снова поглотила тьма.

Настоящей боли не было, но на команды мозга тело не реагировало. Неизвестно почему, поврежденный рассудок заставлял Тома улыбаться, и его обидчиков это бесило. Том рухнул на одно колено, и от удара о пол в нем что-то треснуло. Боли опять-таки не было. Нападающие с ревом колотили его, в баре закипала звериная ярость.

Словно во сне или в бредовом видении, лес человеческих рук поднял Тома и понес, как Спасителя Святых последних дней [4]. Умиротворяющая тьма полностью окутала разум Тома под его безумный хохот. Кровь текла из носа, капала из ушей, струилась из глубоко рассеченной нижней губы.

Тома бесцеремонно швырнули в сугроб, и после жары и побоев в баре его ослабленный организм терзала стужа. Для пущей верности кто-то еще разок пнул его в живот. Вскоре Том остался один: волна криков и злорадного хохота унесла обидчиков обратно в бар.

Том почти ничего не слышал. Новые снежинки покрывали голую кожу тонким, леденящим слоем. Том поднял дрожащую руку к темному пасмурному небу и смотрел, как снежинки падают на ободранные пальцы.

– Уникальны… – прошептал Том. Когда он потерял сознание, слезы и кровь замерзали у него на лице.

* * *

Через какое-то время дрожащий Том стоял на пороге своего дома. Свет нигде не горел. Том не чувствовал пальцев ни на руках, ни на ногах. Сколько он пролежал в снегу? Как добрался до дома? Сколько сейчас времени? Какой день недели?

– Дженни! – громко позвал он, но в ответ услышал лишь скрип старого дома и щелканье радиаторов. Других звуков не доносилось.

Том пересек столовую и гостиную. Всюду виднелись следы званого ужина, будто театральную постановку прервали посреди действия и актеры попрятались за сценой, готовые выбежать в безликих масках, в окровавленных костюмах и заколоть Тома наточенными ножами.

Покачав головой, Том прогнал страшные образы. Вон дверь на лестницу, которая ведет на второй этаж. Том открыл ее и снова позвал жену. Ответа не последовало. У основания лестницы тоже было темно: никакого света из ванной, который Дженни всегда включала для него. Он позвал ее еще раз, в глубине души зная: ее здесь нет.

Нужно сосредоточиться. У него жена пропала.

Том закрыл глаза, пытаясь отделить реальные воспоминания от дурмана. Они пригласили гостей на ужин, и что-то случилось. Это он знал. Еще смутно вспоминалось, что «У Ника» его поколотили. Но зачем?

Что происходит, черт возьми?!

Том включил свет на кухне, одна лампочка негромко хлопнула и погасла. Внимание тут же привлекли две вещи – записка на разделочном столе и дверь в подвал, которая оказалась открытой и манила его. Ладони моментально взмокли, сердце застучало громко и радостно. Во всем доме только он и хризалида. Наконец-то!

Том сделал шаг к подвалу, с огромным трудом остановился и повернулся к записке. «Что с тобой, мать твою?» – подумал он и заставил себя взять листочек.

Том, я пока поживу у Виктории. Что с тобой происходит, я не знаю – ты сидишь на наркотиках, или боишься новой жизни и не справляешься с нервами, или хочешь бросить меня без лишних разговоров… В любом случае с тобой быть я пока не могу.

Я боюсь тебя, но при этом люблю и знаю, что человек ты хороший. Вот только куда этот человек подевался? Через пару дней я позвоню. Может, нам стоит обратиться к семейному психологу.

С любовью,

Дженни.

По щекам у Тома струились слезы, но он чувствовал лишь непреодолимое желание спуститься в подвал.

Живот пронзила резкая боль, и Том повернулся к холодильнику. К тому, что стоял на кухне; к тому, что работал; к тому, что не скрывал объект его единственного желания. Когда он в последний раз ел? Том не помнил. Аппетита не было. Сама мысль о еде вызывала тошноту.

Том смял записку и бросил на заляпанный пол, не сводя глаз с подвальной двери. Кромешная тьма за ней притягивала магнитом. Изо рта вырвался смешок, и он рванул вперед.

* * *

Том отодвинул холодильник от стены.

Хризалида выросла еще больше, рождественская гирлянда делала ее темные пульсирующие вены разноцветными. Люминесцентные лампы на потолке перегорели несколько недель назад. Тома это очень радовало: в теплую тьму он погружался с удовольствием.

Увидев хризалиду, Том вздохнул с облегчением. Снежинки стучали в закрашенное оконное стекло чуть ли не с радостью – чем не барабанная дробь, приветствующая его возвращение к темной массе, растущей на стене.

Том осторожно прижал ладони к слизистой поверхности. Хризалида обычно содрогалась от его прикосновения, а сегодня – нет. «Странно», – подумал Том, но закрыл глаза в ожидании прихода.

Он ждал. Ждал. Ждал.

Через минуту он открыл глаза. Удовольствие не накатывало. Наоборот – сознание прояснялось, наполнялось страшными воспоминаниями о вечеринке и об инциденте в баре.

– Нет… – проговорил Том и сильнее нажал на хризалиду. Снова ничего. Может, она… злится на него? Злится за то, что он больше недели не кормил ее зверьками? – Ну, давай же…

Дыхание по-прежнему слышалось, но слабее прежнего.

– Пожалуйста! – взмолился Том, но кайф не накатывал.

Расстроенный, Том оторвал ладони от хризалиды, глаза наполнились слезами, а сознание – страшными картинками. Его тело в петле. Веревка привязана к потолочным балкам. В руке зажат кухонный нож, он вскрывает себе запястья, вспарывает вены. Он исходит кровью на полу кухни, на пятне, которое так и не удалось вывести.

– Нет! – протестующе воскликнул он, сжав кулаки, но желание жить утекало прочь.

Капелька слизи упала на запястье и скатилась на предплечье. Том бездумно наклонился и слизнул ее. Вкус оказался взрывной – одновременно жуткий и восхитительный, как собачье дерьмо в сахарной пудре. Том поперхнулся, но проглотить сумел.

От живота по всему телу растеклось болезненное тепло. Когда оно дошло до мозга, перед глазами взорвались звезды. Том отшатнулся от хризалиды, налетел на поврежденные сыростью ящики и скатился на пол, врезавшись плечом в пол. В баре избили, теперь еще о пол ударился – ему бы в агонии биться, а он дрожал от эйфории. Том перекатился на спину и задышал полной грудью, с каждым вдохом открывая новые грани бесконечного. Хризалида еще немного увеличилась. Звуки дыхания стали громче, а Том все извивался на грязном полу подвала, забывшись в экстазе.