Любой вариант упирался в недостаток силы, показывая всю бессмысленность борьбы или увеличивая до невероятных размеров риск, перед которым пасовала логика. Все представлялось в черном цвете, навевало безысходность и тоску. Единственным светлым пятном на моем горизонте было отсутствие в наших тылах конницы Буденного и бессилие 12-й армии, которая все никак не могла оправиться после поражения на Украине.

Реорганизация управления вырисовывалась достаточно четко. Как только большая часть войск будет собрана в Варшаве и ее предместьях, там необходимо поставить единое командование, а все имеющиеся силы разделить на две армии. Контратака, независимо от того, каким количеством сил она будет проводиться, должна управляться одним командующим. Южная группировка, которая прикрывала северную, тоже должна быть сосредоточена в одних руках. Это полностью ломало прежнюю структуру управления. Самая трудная задача выпадала на долю того, кто, будучи слабым, должен был дать силу и, вопреки здравому смыслу, решить исход сражения. Я с самого начала решил, что ни от кого из своих подчиненных не могу требовать, чтобы этот абсурд он возложил на свои плечи, и если уж я, как Верховный главнокомандующий, закладываю этот абсурд в основу своего решения, то я должен взять на себя и выполнение наиболее абсурдной его части. Поэтому я утвердился в мысли, что контратакующей группой, неважно, сильной или слабой, я буду командовать лично. На эту мысль меня навело и нежелание в ходе решающей операции находиться под давлением наших мудрствующих трусов и паникеров.

Сопоставив несколько раз все возможные варианты, я определил для себя две вещи: отвести на юг главные силы нашей 4-й армии, рискнув создать прикрытие с юга, и забрать из ее состава две дивизии, которые я считал лучшими, – но и 3-ю легионеров. Затем я окончательно решил, что контратаку поведу сам, хотя и отдавал себе отчет, что тем самым могу внести беспорядок в управление, так как беру на себя непосредственное командование лишь небольшой частью тех войск, для которых я оставался Верховным главнокомандующим.

6 августа утром прибыл за приказаниями ген. Розвадовский. Он вошел в мой кабинет, держа в руках схему – еще одно предложение. На схеме была представлена попытка решить вопрос, что делать с 4-й армией, которая была вынуждена отходить к участку Вислы без мостов и переправ. Ген. Розвадовский предлагал сосредоточить ее где-то, если мне не изменяет память, в районе Гарволина, и, предполагая, что противник стягивает все свои силы к Варшаве, ударить этой сконцентрированной группой на север, в направлении Варшавы. Я сразу отклонил этот проект, высказав сомнение в возможности такого сосредоточения. Противник, который имеет полное превосходство, без сомнения, не допустит изменения фронта, и тогда эта группа будет вынуждена либо убираться к Варшаве, либо, что еще хуже, будет опрокинута в Вислу, что само по себе означает катастрофу. Я поставил в известность своего начальника штаба, что 4-я армия своими главными силами должна отойти на юг, сосредоточиться там и перейти в контрнаступление. Я приказал также в связи с необходимостью снять с южного фронта две дивизии, 1-ю и 3-ю, для усиления контратакующей группировки. Принимая во внимание, что таким образом ослабленный Южный фронт скорее всего не сможет эффективно сдерживать натиск противника, я отдал указание нашей 6-й армии в случае наступления неприятеля медленно отходить ко Львову. Если же Буденный двинется на север, то вся наша конница и лучшая пехотная дивизия должны немедленно пойти вслед за ним и любыми способами помешать его продвижению. Посовещавшись, в качестве района сосредоточения мы выбрали место, защищенное сравнительно широкой рекой Вепрж, с опорой левого фланга на Демблин. Тем самым прикрывались мосты и переправы как через Вислу, так и через Вепрж. На этой основе и был разработан приказ от 6 августа, определяющий стратегическое построение войск в сражении под Варшавой.

Почти одновременно с моим приказом вышел приказ п. Тухачевского. Сопоставляя сейчас эти два документа, я очень жалею, что тогда не мог заглянуть хоть одним глазком в тайные замыслы п. Тухачевского. Какой же груз свалился бы с моей души! Сколько же других, более эффективных вариантов можно было бы разработать, если бы я знал или хотя бы предполагал, что п. Тухачевский вовсе не собирается наступать всеми своими силами на Варшаву! Это разделение надвое войск фронта и направление двух армий не для непосредственной атаки, а для долгого марша и, может, еще более долгой переправы через широкую Вислу – если бы я это знал, исчезла бы добрая половина страха и тревоги за судьбу Варшавы. И я уверен, что мне не пришлось бы мучиться над абсурдом, который я положил в основу своего решения. Две советские армии теряли время, направляясь в пустоту, а время тогда было очень дорого. То есть противник терял время, а я его без особых усилий выигрывал. Не мешая п. Тухачевскому в его предприятии, я бы попытался использовать свои сконцентрированные силы для действий по внутренним линиям и разгрома противника по частям. И кто знает, может, я и повернул бы нашу 4-ю армию не куда-нибудь, а к Варшаве.

Одно обстоятельство делало мой приказ от 6 августа еще более абсурдным – это то, что все пассивные группы либо уже были сформированы, либо получили указания отходить по прямым и естественным направлениям. Исключение, которое могло вызвать сомнения в реальности замысла, составляла как раз активная, ударная группа, так как все войска, которые должны были в нее войти, находились в непосредственном соприкосновении с противником, а направление их выдвижения в район сосредоточения требовало сложного маневра. Так, 14, 16-я и 21-я дивизии 4-й армии, ведущие 6-го и даже 7 августа упорные бои на Буге, должны были не только оторваться от противника, но и совершить рискованный, по сути дела, фланговый марш, чтобы выйти в район за Вепржем. Это особенно касалось 14-й дивизии, находившейся дальше всех на север, под Яново, так что ей предстояло совершить самый длинный марш наискось до самого Демблина. Малейшая случайность, более сильный удар противника в каком-нибудь месте, моральный надлом, время от времени случавшийся в той или иной дивизии или полку, – все это могло поставить весь маневр под знак вопроса и не давало никакой уверенности в том, что моя ударная группа своевременно соберется в назначенном районе и в таком составе, как я рассчитывал. Еще хуже складывалась обстановка для двух южных дивизий – 1-й и 3-й лег., назначенных мной для усиления контрудара. Я велел придать им часть конницы, для которой, естественно, отход был более легким делом. Но для обеих пехотных дивизий, удаленных на 150–250 км от района сосредоточения и находящихся в контакте с противником, такая задача была выше человеческих возможностей. В душе я надеялся, что ген. Рыдз-Смиглы, которому выпала эта задача, сумеет привести к месту сосредоточения хотя бы одну дивизию и одну кавалерийскую бригаду. О второй дивизии, которой также было приказано выдвигаться на север, я запретил себе даже думать.

Поэтому ничего удивительного, что с 6-го по 12 августа я лихорадочно следил за выполнением этого рискованного и ненадежного маневра. Наблюдение за противником и его действиями не пробудило во мне никакого подозрения, что войска п. Тухачевского, действуя согласно его приказу от 8 августа, обходят Варшаву. Правда, были маневры в западном направлении, то есть к Висле ниже Модлина. Были атакованы Цеханув и Млава, были слабые продвижения в направлении Плоцка и Влоцлавка. Но все это были выпады кавалерии, которая, как мне казалось, стремилась перерезать пути сообщения Варшавы с морем – с Гданьском. Что же касается отхода дивизий нашей 4-й армии, то он проходил почти беспрепятственно, так как противник своей 16-й армией явно стремился на север, имея южный фланг этой армии на шоссе Брест – Варшава. А когда две мои дивизии миновали это шоссе, направляясь на юг, к Вепржу, воздействие противника на них практически прекратилось. Теперь я мог быть уверен, что все три дивизии успеют прикрыться Вепржем и придут вовремя в мое распоряжение.