Донесения из Варшавы успокаивали: неприятель, по всей видимости, готовился к атаке и соответственно перегруппировывал свои силы. С юга тоже не поступало тревожных сообщений. Поэтому я утвердился в мысли, с которой уезжал из Варшавы. У меня было в запасе немного времени, и я решил начать свои действия не раньше, чем 17-го утром, когда наступление на столицу наберет обороты и прочно свяжет боем главные советские силы под Варшавой. За это время я мог еще сильнее сконцентрировать для удара свои немногочисленные силы и дождаться подхода запаздывающей 3-й дивизии легионеров.

Но на следующий день, 14 августа, обстановка изменилась не в лучшую сторону. Из Варшавы поступили тревожные телеграммы. При первой же атаке Советов было сломлено наше сопротивление и штурмом взят Радимин. В телеграммах чувствовалась та паническая атмосфера, которая царила в столице. Некоторое удивление у меня вызвали сообщения о нарастающем натиске войск п. Тухачевского в западном направлении – на Плоцк и даже на Влоцлавек и Бродницу. В телеграммах говорилось не только о коннице, как я предполагал раньше. Здесь была какая-то загадка, которую я никак не мог разгадать, потому что это противоречило моей полной уверенности, что п. Тухачевский подтягивает все свои силы для штурма Варшавы. Но в телеграммах, поступивших из столицы, меня недвузначно просили поспешить на помощь, и, поразмыслив, я принял решение немедленно идти вперед, хоть и был к этому не вполне готов. Все эти тревоги казались мне абсолютно нелепыми и абсурдными; но один раз я уже сделал уступку страху, исходя из здравого смысла войны, поэтому после некоторого колебания я все же перенес срок начала своих действий на один день раньше и известил Варшаву, что выступаю на рассвете 16 августа. Отданный мной приказ ставил в наиболее неблагоприятное положение две крайние дивизии – 14-ю на левом и 1-ю легионеров на правом фланге. Я решил ударить быстро и определил такой темп марша, который войскам, кроме 1-й дивизии, был непривычен. Приказ полностью запрещал обращать внимание на фланги: каждая дивизия должна была идти вперед с максимальной скоростью, не заботясь о том, успевают ли за ней соседи с одной и с другой стороны. Ожидая генерального сражения под Варшавой, самый быстрый марш я определил 1-й дивизии легионеров, которая уже на второй день должна была быть заходящим правофланговым плечом в случае, если бы вдруг левофланговая 14-я дивизия где-то в районе Колбели встретила сопротивление противника, успевшего организовать отпор нашим войскам, спешащим на подмогу к столице. Больше всего меня беспокоила так называемая Мозырская группа: я ничего не знал о ее составе и силах; в то же время данные воздушной разведки указывали на какое-то крупное скопление подвод, движущихся с востока и северо-востока в направлении Лукова и Желехова. Это могла быть какая-нибудь срочно высланная группа, может, даже и Мозырская, и таким образом, моя 1-я дивизия легионеров, ничем не прикрытая с востока, могла оказаться в очень опасной ситуации. В качестве общей задачи я приказал всем войскам, то есть четырем дивизиям, на второй день выйти на шоссе Брест – Варшава. Исключение составляла 3-я дивизия легионеров, которая была связана боем с 58-й советской дивизией, и я не мог на нее рассчитывать в сражении под Варшавой. Я больше надеялся на 2-ю дивизию легионеров, занимавшую пассивный участок на западном берегу Вислы севернее Демблина. Мое продвижение на север само собой снимало бы с этой дивизии все ранее поставленные задачи и автоматически отдавало ее в мое распоряжение.

15 августа известия из Варшавы были менее тревожными, но все бои свидетельствовали о том, что натиск противника все более усиливается как в окрестностях Радзимина, так и севернее Варшавы в районе Модлина. На юге же возобновила боевые действия конная армия Буденного, под ударами которой наша 6-я армия начала отходить в направлении Львова.

16 августа я выступил для проведения контратаки, если это вообще можно назвать контратакой. В этот день в бой вступила только 21-я дивизия, которая несколько дней назад неизвестно зачем отошла из Коцка, разрушив при этом мост, и теперь должна была вброд форсировать Вепрж, чтобы вновь овладеть Коцком. Остальные дивизии шли почти без контакта с противником, ибо я не решаюсь назвать контактом незначительные стычки с немногочисленными группами, которые сразу же разбегались в разные стороны. Весь день я провел в автомобиле в основном при левофланговой 14-й дивизии, накапливая данные и периодически собирая своих подчиненных. Не могу не сказать, что в этот день вечером, когда дивизии прошли на север уже добрых 30 километров, я не переставал ломать голову над главной для меня загадкой – тайной так называемой Мозырской группы. Собственно говоря, как таковой ее не было, кроме 57-й дивизии, и это волновало меня больше всего, потому что полностью разрушало образ, складывавшийся в моем сознании по крупицам в течение целого месяца. Ведь существовала же какая-то апокалипсическая бестия, перед которой целый месяц отступали наши дивизии! Это было как кошмарный сон. В конце концов я пришел к выводу, что где-то мне приготовлена западня. Левофланговая 14-я дивизия, беспрепятственно миновав Гарволин, уже с середины дня, по сути дела, вошла в зону действий советской 16-й армии, атаковавшей Варшаву. У меня были сведения, что эта армия должна форсировать Вислу в районе Гуры Кальварии. Но передовые отряды 14-й дивизии 16 августа уже находились в 20–25 километрах от Карчева и Вёнзовны, о которых в телеграммах говорилось, что они атакованы. А противника не было! Вечером я приказал 2-й дивизии легионеров немедленно сосредоточиться в Демблине и на всякий случай быть резервом в тылу, откуда можно было ждать любых неожиданностей. Ведь где-то должна быть непобедимая Мозырская группа, где-то должна быть 16-я армия, атакующая Варшаву!

День 17 августа не принес разгадку. Теперь я искал ее на правом фланге. Снова я провел целый день в автомобиле в поисках хоть какого-нибудь намека на таинственные ловушки. Ближе к вечеру в Лукове я нашел командира 21-й дивизии с его штабом, где они веселились после такого великолепного марша. Командиры бригад и некоторых полков окружили меня у стола и в один голос утверждали, что противника, как такового, нет. Они с воодушевлением рассказывали, как все местное население спешит к нам на помощь. Если какая-нибудь незначительная группа противника оказывает сопротивление, то бабы с серпами и мужики с вилами чуть ли не рвутся в босую атакующую цепь наших гуралей. Авангард гордой дивизии остановился на полпути между Луковом и Седльцами, и я приказал немедленно продолжить атаку на Седльце (Седлец в книге М. Тухачевского. – Примеч. перев.) в надежде, что, может, в этом центральном пункте найду, наконец, разгадку тайны Мозырской группы. С востока доносили, что 1-я дивизия легионеров, опередив всех, своими авангардами уже вышла к Белой и Мендзыжецы, еще дальше остановленная на марше 3-я дивизия легионеров разбила 58-ю советскую дивизию и двигалась, толкая ее перед собой, в направлении Влодавы и Бреста. Когда под вечер я возвращался по прекрасному шоссе из Лукова в сторону Гарволина и встретил под Желеховом тылы 16-й дивизии, идущей на Калушин, мне казалось, что все происходит в каком-то сне, в какой-то волшебной сказке. Я даже не мог понять, где сон, а где явь. Был ли сон тогда, когда еще совсем недавно меня душил какой-то кошмар, с непреодолимой силой протягивающий к горлу свои отвратительные лапы, чтобы сдавить его в смертельных тисках, или я сплю сейчас, когда пять дивизий свободно и беспрепятственно проходят по той же территории, которую не так давно в смертельном страхе отступления отдавали неприятелю? И хотя сон этот был радостным, я не мог поверить в его реальность. Магическое внушение, внушение бессилия перед насилием, продолжавшееся целый месяц, не хотело отпускать. Сон радости не мог быть реальным! В таком настроении я вечером приехал в Гарволин. Как сейчас, помню ту минуту, когда, допивая чай у приготовленной ко сну постели, я вдруг вскочил на ноги, ибо наконец услышал отзвук жизни, отзвук реальности: глухой гром пушек, долетающий откуда-то с севера. Есть противник! Он не призрак, не мираж! Не зря я стыдился того страха, которому поддался когда-то, страха перед отвратительным кошмаром, перед дикой фантасмагорией! Противник был и заявлял о себе музыкой боя на севере. И еще не раз я поднимал голову с подушки, чтобы поверить, не ошибся ли я. Глухое грохотание орудий размеренно, не торопясь сотрясало воздух, словно рассказывало мне о бое, который велся без нервов, спокойно, размеренно. Где-то в районе Колбели или несколько дальше сражалась в ночи моя 14-я дивизия. Я быстро рассчитал, что даже если бой не принесет успеха, даже если 14-я отступит, то своим боем она облегчит положение Варшавы, а я утром успею подтянуть к месту боя вторую дивизию легионеров из Демблина и соседнюю 16-ю с востока.