Ген. Рыдз-Смиглы справился со своей задачей отлично. Его операция и действия 1-й и 3-й дивизий составили одну из самых славных страниц в истории польской армии. Ген. Смиглы и обе дивизии нашли решение сложной задачи в активных действиях. Опираясь на высокий боевой дух войск, они перво-наперво решили ударить по противостоящему противнику, чтобы, выиграв таким образом время, спокойно отойти на север. Первая дивизия легионеров 8 августа разгромила советскую 24-ю дивизию, захватила недалеко от Горохова 8 орудий и ускоренным маршем двинулась на Сокаль, где ее ждали подготовленные эшелоны. То же самое предприняла 3-я дивизия под Грубешовом, но, к сожалению, не имея подготовленных эшелонов, вынуждена была совершать марш на север в пешем порядке. Опоздание этой дивизии было вызвано и несвоевременным вручением ей соответствующего приказа. Но перед своим отходом 3-я дивизия все-таки успела разбить противника, форсирующего Буг, отбросить его за реку и захватить богатые трофеи. Бои 1-й и 3-й дивизий имели еще одну очень интересную и характерную черту. У одного из наших офицеров, убитого где-то в районе Хелма, противник обнаружил текст моего приказа от 6 августа, определяющего новую группировку наших сил. Эта неосторожность, так часто встречающаяся на войне и в отношении которой есть соответствующие запреты в уставах любой армии, раскрывала Советам секрет наших маневров. Так вот, и у п. Тухачевского, и у п. Сергеева читаем, что главное командование советских войск не поверило этому документу, так как из той же 12-й армии пришло донесение, в соответствии с которым дивизии, выделенные для атаки на севере, то есть 1-я и 3-я, дерутся и побеждают на юге, под Грубешовом, а не где-то в районе Любартова, где им якобы предписывает быть приказ от 6 августа. Но п. Тухачевский, хоть и утверждает на стр. 41, что спорил по этому поводу со своим начальством, тем не менее не предпринял никаких действий, чтобы самому как-то прикрыть свой угрожаемый левый фланг и тылы.

Вечером 12 августа, перед своим отъездом из Варшавы, я еще раз собрал трех моих ближайших помощников и представил им свою точку зрения на сложившуюся обстановку. Во-первых, из 20 дивизий, которые должны были принять участие в решающих боях за Варшаву, почти 15, то есть ¾, вынуждены играть пассивную роль, и только ¼ сил, то есть пять с половиной дивизий, из которых к тому же одна еще не прибыла, способны вести активные действия. В Варшаве, где собрано десять с половиной дивизий, имеется, кроме того, большое количество артиллерии; на мой взгляд, одним только огнем этой артиллерии во взаимодействии с авиацией, также сосредоточенной в Варшаве, можно сравнительно легко остановить противника. Фактор времени не имеет особого значения. Напротив, интересы страны и столицы требуют нанести неприятелю в ходе его атаки возможно большие потери, связать его боем с варшавским гарнизоном так, чтобы он не смог оказать противодействие подходящим войскам под моим командованием, то есть пяти дивизиям. Во-вторых, войска, сосредоточенные для контратаки – те самые пять с половиной дивизий, – должны получить некоторое время для отдыха, перегруппировки и доукомплектования. Мне необходимо также время для смотра войск, так как у меня имеются опасения, что их боевой дух не вполне отвечает предстоящей трудной и рискованной операции. Поэтому, по моим подсчетам, операция может начаться не раньше, чем 15 августа. Я предполагаю, что через два дня с момента начала операции мне удастся подойти к атакованной Варшаве настолько близко, что станет возможным взаимодействие с главными силами, сосредоточенными в столице и ее предместьях. В это время было бы желательно, чтобы южный фланг обороняющихся войск при поддержке всех танков, которые следует заранее собрать на этом участке, начал наступление вдоль дороги, ведущей на Минск и Брест. Дело в том, что я намеревался атаковать очень широким фронтом, и тогда левофланговая 14-я дивизия, наступающая самостоятельно вдоль Люблинского шоссе, может натолкнуться на крупные силы противника и оказаться в очень трудном положении. В-третьих, я указал на опасность, которая превращает мой маневр в очень рискованное предприятие. Сняв с юга 1-ю и 3-ю дивизии легионеров, я как бы открыл своего рода ворота для конной армии Буденного. Несмотря на то, что там находится наша кавалерия с задачей задержать Буденного в его возможном походе на север, но предшествующий опыт не позволяет мне быть полностью спокойным на этот счет. Конница Буденного может дойти от Сокаля и Грубешова до моих непосредственных тылов очень быстро, а это в значительной мере сведет на нет все наши усилия. При этом я предупредил, что против советской 12-й армии на Буге оставляю очень слабые силы – 7-ю дивизию в районе Хелма и южнее нее – 6-ю украинскую дивизию.

И наконец, при прощании с ген. Соснковским я указал ему на хаос, царящий как в системе управления, так и в организации армии, и потребовал, чтобы он настойчиво и безжалостно ликвидировал различные группы, группки, подгруппы и надгруппы, предгруппы и загруппы, которых, несмотря на все мои старания, еще оставалось так много, что были командиры со штабами без войск, а в некоторых местах дошло до того, что сотню солдат делили на три группы, каждая во главе с генералом. Я его просил также, чтобы он и в дальнейшем оставался в роли примирителя вечно ссорящихся и спорящих генералов и всеми силами ограничивал анархию в управлении, которой я так опасался. Ибо без моего авторитета оборона столицы могла закончиться поражением даже тогда, когда у нас есть возможность одержать верх над врагом.

Отдав все эти указания, 12-го вечером я выехал из Варшавы. Я уезжал с чувством нелепости и даже некоторого отвращения к самому себе за то, что из-за польской трусости и немощи был вынужден пойти против всякой логики и против всех здравых законов войны. Но с другой стороны, признаюсь, я ощущал и сильное облегчение, так как покидал атмосферу, где минута тянется больше часа, час – больше суток, а сутки – больше недели.

Прибыв в Пулавы, где находилась моя штаб-квартира, и сориентировавшись в обстановке, я отметил для себя сразу несколько моментов. Прежде всего, что моральное состояние всех дивизий (а их было четыре) не такое уж плохое, как я думал раньше. И хотя как раз перед моим приездом одна из дивизий, 21-я, по старой, в течение месяца выработанной привычке ни с того ни с сего отдала немногочисленной группе противника предмостные укрепления на Вепрже – Коцк, который ей было приказано удерживать, тем не менее у меня сложилось впечатление, что трудный перелом в психическом состоянии, в боевом духе войск, который необходим контратакующим частям после длительного отступления, отнюдь не является делом невозможным. С другой стороны, пополнение дивизий было проведено очень непродуманно с точки зрения их вооружения. Например, батальоны с французским оружием попали в дивизии, оснащенные германскими маузерами или австрийскими манлихерами. Наведение порядка требовало времени. Кроме того, бросались в глаза неслыханные прорехи в экипировке и обмундировании солдат. Таких дедов, как я их называю, мне не приходилось видеть за всю войну. В 21-й дивизии почти половина людей маршировали передо мной босиком. Мне пришло на память, сколько же раз мои подчиненные относили свои поражения за счет плохой экипировки солдат. И я подумал с горечью, что большая часть запасов была выдана войскам, которые, по моему замыслу, не должны были играть решающей роли в этой войне. И, наконец, не было полной ясности в данных, которые я собрал о противнике. Если верить стратегическому приказу п. Тухачевского, то передо мной должна быть Мозырская группа. Ее состав и силы нам не были известны с достаточной точностью. Мы знали, что в нее входит 57-я дивизия и еще какие-то отряды, чем-то напоминающие и чем-то отличающиеся от группы войск, но, повторяю, достоверных данных у нас не было. Судя по ее действиям, это была очень сильная группировка. С 4 июля она наступала по двум расходящимся направлениям, причем там, где мы были наиболее сильными, – по Полесью и севернее него вдоль шоссе Бобруйск – Брест. В донесениях, поступавших в течение прошлого месяца, часто упоминались значительные силы противника, не без успеха атакующие нас то на одном, то на другом направлении. Тем временем сегодня, 13 августа, я видел перед собой, по сути дела, пустоту. Создавалось впечатление, что здесь были только дозоры; их было чуть больше у Коцка и Мачеёвиц на Висле, где эти немногочисленные группки как будто готовились к переправе через реку. Признаюсь, я принял их за партизанские отряды, разосланные по всей стране на поиски фуража, для реквизиций и грабежей. Наибольшее сосредоточение войск представляла собой 58-я дивизия 12-й армии, которая двигалась от Влодавы то ли в любартовском, то ли в хелмском направлении.