Строгость голоса смазалась вырвавшимся звуком икоты. Вечная моя беда — после даже одного бокала вина я выгляжу и звучу так, как будто единолично осушила бочку элитного виски. Хотя по большому счету разницы между элитным виски и обыкновенным, с точки зрения похмелья, нет никакой.

— Суть претензии? Ха-ха! Суть претензии в том, что ты!.. Ты сволочь, Алеена Мортинсон! Я ненавижу тебя и твоего ублюдочного, жлобского муженька! Вы два сапога пара! Пусть доверчивые лохи верят в ваш так называемый развод! Я-то теперь знаю, что это такой ваш ход, так ведь? Вы хотели выставить дурой меня и мою семью, да?

— Стоп! Что за чушь вы несете? Изабелла, кажется? Это же вы? — Я потерла лоб в попытке сосредоточиться.

— Чушь, да? Это чушь, что я, будучи на седьмом месяце беременности, поставлена перед необходимостью делать аборт, потому что Томас отказывается от этого ребенка, да? Это ты называешь чушью, Алеена? Да это самое настоящее издевательство! — продолжила надрываться моя малоадекватная собеседница. — Но еще большим издевательством является то, что я только вчера узнала, что этот ребенок вообще не мой! Даже яйцеклетку эта скотина подсадил мне твою!!! Боже, — женщина вдруг сипло всхлипнула и глухо продолжила: — я действительно, наверное, дурочка. Я же ему поверила. Поверила и ему, и своему адвокату. Документы подписала не глядя. А теперь…

— А что теперь?

Я не могла не посочувствовать этой женщине. Зная Томаса слишком хорошо, я прекрасно понимала, что он может уничтожить буквально парой фраз даже сильного противника. Что уж говорить об обыкновенной женщине? И при этом он ведь… не злой, просто вот такой. Нет ему дела до чужих эмоций, ничего и никогда он не намерен делать для кого-то легче переносимым. Зачем?

— А теперь я связана по рукам и ногам обязательством о неразглашении. И на послезавтра назначены искусственные роды. Потому что мой ребенок, — она споткнулась на слове «мой», — вернее, ребенок, которого я вынашиваю, теперь больше никому не нужен.

— Как это не нужен? — Я вскинулась и стукнулась головой о стену.

В висках застучало, сердце сорвалось в дикий темп. Нет, я все понимаю, но не такое же, Томас!

— А вот так. Томас вчера приехал, сказал, что пообщался с той, кому раньше верил, и понял, что был жестоко обманут. Поэтому он расторгает договор со мной. Понимаешь? Я думала, что мы подписали брачное соглашение с отсрочкой. А оказалось, что мне хитростью подсунули договор на суррогатное материнство. И что если я хоть кому-то расскажу о его содержании, то не расплачусь до конца своих дней. А он, вернее, она уже бьется. Понимаешь? Она уже стучит кулачками в живот. Она уже все слышит. Все понимает. Да, я знаю, теперь знаю, что я всего-навсего инкубатор, я даже не ее мама, но мне ее жаль. А вы… — Изабелла вздохнула и закончила: — а вы собираетесь ее убить. Чудовища Мортинсон. Оба.

И она бросила трубку.

— Подруга, кто это был? — Ко мне, так и оставшейся сидеть на полу возле телефона, предусмотрительно поставленном мною на зарядку до первого бокала, подошла зевающая Мари.

— Изабелла, — ответила я, задумчиво постукивая углом телефона о губу.

— Не поняла. Какая Изабелла? Козлотомасовская беременная подружка?

— Не подружка, — покачала я головой.

— В смысле — не подружка? Я же своими ушами слышала… О! И, кстати, ты так и не рассказала, зачем он звал тебя на встречу.

— Ты даже не представляешь. — Я с силой потерла щеки, пытаясь хоть немного разогнать легкую дремоту, как всегда навалившуюся на меня после выпитого вина.

— Когда это касается твоего бывшего? Да тут я чего угодно могу ожидать, уж после этой выходки с запиранием… гад.

Если я сейчас расскажу ей о дикости с этим ребенком… моим ребенком, которого мне муж собирался принести, считай, на блюде в качестве примирительной жертвы или подношения… Господи, даже думать вот так меня ужасает! Короче, Мари точно взорвется, а это будет громко и долго. Не до того. И знаю, что получу за молчание. Но втягивать еще и ее не хочу.

— Мари, ты можешь подкинуть меня на 27-ю стрит? — перебила я ее, бормотавшую что-то.

— Не поняла снова, ты собираешь в логово паука? — изумленно уставилась она на меня.

— Увы, Мари. Мне на самом деле надо поговорить с Айзеком.

— Он сожрет тебя с потрохами. Ты же знаешь, что он тебя не переваривает. И вообще я уверена, что он сам запал на твоего Томаса.

О да, это наша уже довольно бородатая шутка. Подруга всегда утверждала, что неприязнь семейного адвоката ко мне произрастает как раз из чрезмерной приязни того к моему бывшему супругу.

— Не выдумывай, Мари. Он вполне гетеросексуален. И я знаю, что у нас несколько напряженные отношения, — со вздохом ответила я. — Но кроме него, никто сейчас не сможет разъяснить мне некоторые пункты нашего с Томасом брачного договора.

Через сорок минут я вошла в стеклянное здание, где располагалась знаменитая на весь штат адвокатская контора «Грейсон и Партнеры».

— Ну надо же. Сама Алеена Мортинсон решила почтить наш скромный офис, — зло поблескивая стеклами дорогих очков, на меня смотрел Айзек Грейсон, друг и адвокат Томаса.

Увы, не мой. Ни друг, ни адвокат. За все годы совместной жизни с бывшим мужем я так и не смогла найти подход к этому человеку. С первого дня он невзлюбил меня и даже не пытался скрывать этого отношения хотя бы из элементарной вежливости. И я искренне не понимала, чем так пришлась ему не по душе, но с грустью признавала, что такая честность в отношениях тоже должна цениться. По крайней мере, Айзек никогда не пытался мне улыбаться или лебезить передо мной, как многие другие сослуживцы и партнеры Томаса.

— Добрый день, Айзек. Я знаю, что не записана на прием, но все же очень надеюсь, что…

— День в принципе перестал быть добрым, когда в мой кабинет зашла миссис Мортинсон. И я бы хотел сказать вам, что слишком занят для того, чтобы принять вас, но до тех пор, пока вы все еще являетесь миссис Мортинсон, я вынужден уделять вам время.

Боже, он говорил со мной так, словно прицельно швырялся острыми ледышками, но у меня были годы практики в таком, так что задеть не выйдет.

— Именно об этом я и хотела поговорить, Айзек. Томас был слишком расстроен во время нашей последней встречи, он говорил очевидно нелепые вещи…

— Ну-ка, ну-ка, удивите старину Айзека. Хотел бы и я услышать хоть раз в жизни хоть одну нелепость из уст Томаса. — Его глаза так и вещали, что единственная нелепость, случившаяся с его подопечным, это я.

— Ну, он сказал, что мой дом мне больше не принадлежит. Так же, как и мои деньги. Но я не понимаю, как такое может быть. Этот дом достался мне в наследство от матери. И счет так же от нее. И я исправно его пополняла, продавая свои картины.

— Ха-ха, — Айзек растянул губы в нарочитой ухмылке, но глаза его оставались холодными и, я бы даже сказала, презрительно наблюдающими за мной. — Это я пытаюсь изобразить веселье. Но, как вы, должно быть, уже поняли, ничего веселого либо нелепого я пока не услышал.