– Варь, мне нужно тебе кое-что рассказать, – прорвалось сквозь пелену подступающего сна.

– Что? – Я мечтательно прочертила пальцем дорожку по его груди.

Но рука Клима перехватила мою ладонь, аккуратно завела за спину.

– Выслушай меня. В общем… мы давно знакомы.

Голос был совсем другим. Тяжелым, опустошенным. Словно Щеглов вырывал эти слова с мясом, драл себя на части.

– В смысле?

Что за бред? Неужели я бы смогла вычеркнуть из памяти такого мужчину, как Щеглов Клим Сергеевич? Насколько же нужно быть пьяной, чтобы позабыть его? Или мы пересеклись где-нибудь в общественном транспорте лет десять назад, но я не придала значения той встрече?

Нет, он сказал «знакомы», значит, это что-то большее, чем незначительная встреча.

Не понимаю.

– Семьсот семьдесят пятая школа, «а» класс, две тысячи пятый год выпуска. Разумеется, ты не узнала меня?

Я поморщилась, вспоминая ребят из параллельного класса. Клим Щеглов. Щеглов. Щегол. Да ну, не было там никого с такой фамилией! По-моему, и имени похожего не слышала, но я плохо помню мальчишек по именам. Больше – по прозвищам, которые приклеивались в школе намертво.

– Ты учился в «а» классе? – непонимание сменилось восторгом. – Не может быть! Прикольно! А когда перевелся? Почему-то я вообще тебя не помню.

– Варь, сопоставь, пожалуйста, ту фотографию, которую видела у меня дома, с тем, что я учился в твоей школе. Неужели не понимаешь?

Я помотала головой. Разве что…

Да ну, не может такого быть.

Нет, определенно, это бред.

Учился с нами один затюканный паренек по кличке «Тесто», но у него точно была другая фамилия. Что-то на ш-ш-ш вроде, но не Щеглов. Да и выглядел он как масса жира со свинячьими глазками. Даже хрюкал, а не смеялся: так визгливо, тихонечко, зажимая рот пухлой ладонью. Я вместе с другими ребятами стебалась над Тестом, но это закон выживания. Либо ты, либо тебя.

Я вгляделась в лицо Клима, ища в родных уже чертах нечто забытое. В этих острых скулах было невозможно угадать безвольный подбородок, а в насмешливых глазах – затравленный взгляд.

Глупости какие-то.

– Шереметьев, – услужливо подсказал Клим.

И тут меня будто ударило обухом топора. В ушах зазвенело: «Шереметьев, ты – тесто!»

– Но… но…

– Все-таки вспомнила?

– Не может быть. Он же такой… – Я изобразила пальцами нечто бесформенное. – А ты такой…

– После школы я взялся за ум. Не сразу, но пришел в форму. А в двадцать пять лет сменил фамилию, чтобы навсегда забыть о постыдном прошлом. Ты можешь не догадываться, но меня сильно задевали все эти издевки. Варя?..

Я сидела с открытым ртом и никак не могла собраться с силами, чтобы ответить. Все слова вылетели из головы, а в груди поселилась пустота. Звенящая, глухая пустота.

Клим долго смотрел мне в глаза, а я всё ещё не понимала, как это произошло, почему, зачем. Мои пальцы, некоторое время назад нежно прикасавшиеся к груди Клима, до боли сжались в кулаки.

Всё, что я сейчас узнала, казалось полнейшим бредом или шуткой.

Шереметьев?

Это не мог быть Шереметьев.

Тесто…

Я переспала с парнем из прошлого, парнем, которого презирала, а он…

Почему он не сказал этого раньше? Что мешало ему признаться? Неужели…

– Это была твоя месть? – выдавила я наконец.

Клим сжал мои плечи. Наверняка, он подумал, что моя реакция будет слишком бурной, но я сидела, уставившись перед собой, словно смотрела в пучину времени и видела ту вредную языкастую девочку, орущую: «Шереметьев, ты – тесто!». Эта фраза отчётливо звучала в голове.

– Никакой мести не было, Варя, – ответил Клим, продолжая стискивать мои плечи. – Я и сам испытал шок, когда увидел тебя тогда, в «Лав-Боди».

Я поморщилась и отстранилась, села ровно. В душе поселился холод, меня словно оголили и выпороли прилюдно на площади, как в Средневековье.

– Почему ты сразу не сказал, кто ты?

Руки Клима упали вдоль тела. Он всё ещё с напряжением ждал бури.

– Послушай, Варя…

– Нет, это ты меня послушай, – прошептала я так эмоционально, что показалось, будто кричу. – Ты использовал меня. Ты взял и использовал меня, как последняя…

Я сдержала крепкое словцо, хотя вспыхнуло непреодолимое желание обложить Щеглова… чёрт… Шереметьева такой руганью, которой он никогда ещё не слышал. Вместо этого я распахнула скрипучую дверь Нивы и выскочила в беспроглядную темноту.

Ноги понесли меня сами. По грунтовой дороге, потом по высокой траве, всё дальше, к деревьям и чернеющим вдалеке кустам. Хотелось исчезнуть, раствориться в этой холодной влажной темени пригорода, затеряться в зарослях, чтобы не видеть человека, который так цинично мне отомстил.

Сволочь! Какая же он сволочь!

Да он ещё хуже Антона.

Хотя… они друг друга стоят, эти два мерзавца.

Слёзы потекли по щекам, как бы я их ни сдерживала. Сквозь мутную пелену я увидела перед собой тень. Клим возник неожиданно и обхватил меня так крепко, что я чуть не задохнулась.

– Варя… Варя… не надо, – заговорил он мне на ухо. – Да… я узнал тебя сразу, и хотел тебе признаться позже, чуть позже…

– После того, как переспишь со мной?! – заорала я на всю округу, не переставая вырываться из железных объятий мужчины.

С ближайших кустов вспорхнули ночные птицы.

– Чёрт возьми! Я любил тебя с десяти лет! – выкрикнул Клим. – Я не хотел причинять тебе боль!

Что? Любил? Да что он несёт! Я издевалась над ним, а он, оказывается, меня любил. Интересно, что он ещё выдумает, чтобы я не устраивала истерику?

Клим выпустил меня из рук, почувствовав, что мои попытки сбежать ослабели. Да и сама я словно ослабела, физически и душевно. От шока до сих пор подкашивались ноги. Столь сильного унижения я не терпела ни от кого.

Шереметьев… господи…

Крошечной частью сознания я всё ещё надеялась, что это просто кошмар, что сейчас я сладко посапываю в Ниве, на плече у любимого Клима Щеглова… а Шереметьев – сон, адский бред уставшего мозга. Вот-вот я проснусь, и всё будет, как прежде.

Клим взял меня за руку, но я тут же выдернула ладонь из его горячих сухих пальцев.

– Варя, я не желал тебе зла, – сказал Клим. Сказал твёрдо и безапелляционно, словно это была доказанная теорема. – Ты дорога мне, – добавил он с той же уверенностью.

Он не испытывал чувства вины. Он был твёрд и разумен, лишь в глазах порой проскальзывала тревога, хоть как-то говорящая о том, что он волнуется не меньше меня.