оценки состояния новорожденного. Однако Апгар не остановилась на достигнутом. Она продолжила со всей скрупулезностью собирать и анализировать данные. Вскоре анестезиолог доложила о 15 348 новорожденных, оцененных при помощи ее шкалы. Апгар предлагала оценивать состояние младенца лишь на первой минуте после рождения, но впоследствии медики пришли к выводу, основываясь на новых исследованиях, что стоит проводить осмотр ребенка повторно – на пятой минуте после рождения. Оценка приняла двойной вид – например, здоровые дети оцениваются в 8/9, 9/10 баллов по шкале Апгар.

В 1959 году Апгар была назначена директором фонда помощи больным детям March of Dimes. Новая должность поспособствовала расширению исследований – наблюдать за новорожденными стали в госпиталях по всей территории Соединенных Штатов. Вскоре к работе подключилась акушерская служба Канады и Финляндии. Методика Апгар приобрела мировую известность.

Педиатр Джосеф Баттерфилд отметил, что буквы в фамилии Вирджинии соответствуют первым буквам измеряемых параметров: А – appearance (внешность, цвет кожных покровов), P – pulse (пульс, частота сердцебиения), G – grimace (гримаса в ответ на раздражение), A – activity (активность движений, мышечный тонус), R – respiratory effort (дыхание). Он предложил использовать фамилию как мнемоническую формулу для лучшего запоминания шкалы. Так благодаря находчивости коллеги имя Апгар стало нарицательным.

Создание шкалы стало главным достижением в жизни Вирджинии Апгар. Баттерфилд писал, что каждый в мире ребенок оценивается «глазами Апгар». Она была избрана почетным членом Американской ассоциации акушеров-гинекологов, анестезиологов и педиатров. И хоть своих детей Вирджиния так и не завела, посвятив всю себя медицине, за ней по праву закрепилось звание «Мать всех детей» [55].

В свободное от работы время Вирджиния, или Джинни, как называли ее друзья, музицировала, коллекционировала марки и летала за штурвалом собственной авиетки[86]. Посетив все живописные места – от горных речек Шотландии до Кораллового рифа, – Апгар задерживалась в известных рыбных местах, так как сама была не прочь порыбачить. После смерти ее изображение появилось на серии марок «Великие американцы».

Глава 4

Антисептика в родах

В сказках часто встречается такой персонаж, как мачеха, которой отводится роль злодейки. Распространенность сюжетов про беззащитных сирот, страдающих от самодурства неродных матерей, имеет свои причины. Одна из них – высокая смертность женщин в родах или от осложнений родов. Это подтверждает статистика. Даже в самые лучшие времена материнская смертность составляла не менее 10 %. Иными словами, из 100 рожениц умирало 10, и это считалось нормой. Максимальные же значения могли достигать 30–40 %.

В основном женщины умирали в родах из-за родильной горячки, или послеродового сепсиса.

Это заболевание (а точнее, группа различных инфекционных заболеваний), известное издревле, в XVII–XIX веках приобрело повальный характер. В промежутке между 1652 и 1862 годами насчитывается 200 эпидемий родильной горячки, возникновение которой приписывали погодным влияниям, космическому воздействию или дурному воздуху. В 1773 году эпидемия родильной горячки косила рожениц по всей Европе, а когда три года спустя пришла в Италию, в северном районе Ломбардия в течение года после родов не выжила ни одна женщина [44].

Родильная горячка начиналась спустя несколько часов или дней после родоразрешения. У женщин поднималась температура, болел живот, и их бил страшный озноб. В последующем развивалось то, что раньше носило название «заражение крови», – прекращалась лактация, нарастало общее недомогание, нарушалась сердечная деятельность, затуманивалось сознание. Поскольку родильная горячка не что иное, как инфекция, вызванная заражением раневой поверхности, остающейся в матке после рождения ребенка и последа, то послеродовые выделения, лохии, становились зловонными, с примесью гноя.

До середины XIX века врачи не умели распознавать такие состояния, как раневая инфекция или послеродовый сепсис. Считалось, что зараза передается по воздуху, распространяясь от нечистот, трупов. В больницах было принято держать окна закрытыми, чтобы защититься от болезнетворных паров, так называемых миазмов. Операционная и вовсе представляла собой тесную душную комнатушку, посередине которой высился грубо сколоченный деревянный стол. Инструменты хирурга не обрабатывались, а только вымачивались в тазу с водой, стоящем неподалеку. Врач не считал нужным мыть руки перед тем, как идти к пациентке, – зачастую шел на роды или на операцию сразу после того, как вскрыл труп в прозекторской.

В палатах влажная уборка проводилась раз в месяц, а до этого санитары просто подметали полы, поднимая огромные клубы пыли над плотными рядами больничных коек. Вне зависимости от патологии, будь то корь, бронхит или родильная горячка, роженицу переводили в изолятор. Однако врачи осматривали их и здоровых пациенток одновременно, студенты и вовсе курсировали от родильного зала до морга и изолятора, разнося инфекцию по всей больнице.

Альфред Вельпо (1795–1867), знаменитый французский хирург, с горечью констатировал: «Укол иглой уже открывает дорогу смерти» [53]. Женщины были осведомлены об ужасающей статистике и предпочитали рожать дома, в поезде, на улице. Попадая в роддом, прощались с родными, стеная и плача, как на похоронах. Общественностью даже рассматривался вопрос о полном упразднении роддомов как источника потенциальной опасности. Только одна причина удерживала местные власти от этого шага – бедность. Большинство женщин происходили из бедных слоев населения, и рожденные в роддоме дети находились под опекой государства. Если бы бесплатные родильные дома исчезли и негде было бы получить помощь, в отчаянии женщины стали прибегать к криминальным абортам или к убийству новорожденных детей. В таких обстоятельствах массовая смертность женщин была меньшим из зол.

Игнац Филипп Земмельвейс

(1818–1865)

Такое положение дел сохранялось вплоть до тех пор, пока на горизонте не показалась фигура Игнаца Земмельвейса. Родильное отделение Центральной Венской больницы, куда в 1846 году после окончания медицинского отделения Венского университета попал этот молодой акушер, состояло из двух клиник. В одной из них под руководством профессора Иоганна Клейна велась научная работа, рожениц осматривали студенты-мужчины. Во второй клинике, которую возглавлял профессор Франц Ксавье Барч, работали обученные акушерки.

Земмельвейс был полон энтузиазма отточить свои акушерские навыки и с рвением принялся за работу. В его обязанности старшего ординатора входил прием новых пациенток, операции, обучение студентов, а также утренние и вечерние обходы. Помимо этого, он совершенствовал свои знания женской анатомии, препарируя трупы в анатомическом театре[87]. Жизнь ученого била ключом.

Единственным, что сильно огорчало Земмельвейса, были ужасающие цифры женской смертности. Все знали, что в отделении Клейна число смертей доходило до 58-168 на тысячу женщин, в то время как у Барча показатели были значительно ниже – не более 33 рожениц на тысячу [43]. Разумеется, за первым закрепилась дурная слава. Женщины шли в отделение Клейна как на плаху.

Выдвигались невероятные предположения относительно причин такой ситуации. Например, считалось,