Желание его убить могло появиться, например, у Марты. Для нее он стал конкурентом в борьбе за власть и наследство, а также потенциальным претендентом на должность губернатора провинции. То, что Руди был бастардом, ничего существенно не меняло. Император мог счесть его более подходящим для столь ответственного поста. В эту ночь Марты во дворце не было, однако покушение могло быть совершено и без ее личного участия.

Затемнение...

Он бредил в пустоте и слышал свой собственный неузнаваемый голос. Он до того медленно ворочал языком, что слова были абсолютно неразличимы. Первая зрительная галлюцинация была ограничена краями бесформенного отверстия в окружавшем его черном пологе ночи. Галлюцинация, похожая на воспоминание о том времени, когда он был еще трупом, обремененным душонкой... Он видел какую-то женщину, плакавшую в ногах у человека, одетого в белый европейский костюм. Ее слезы и гримаса на лице были ему неприятны, как вскрытый нарыв. Женщина умоляла о чем-то, но человек в белом был неумолим.

Рудольф – маленький, размером с карлика, свидетель происходящего – смотрел на них без любопытства. Он испытывал только тупую боль, передававшуюся ему от женщины, которая, по-видимому, страдала всерьез...

Боль... Он давно забыл о том, что это такое. Боль была неотличима от глубочайшей тоски. Серый кокон депрессии опутывал все, что двигалось, имело цвет, запах, вкус... Все, кроме мыслей, устало бродивших среди саванов, сотканных из паутины...

Возможно, кое-что заподозрил Габер и решил избавить губернатора от будущих неприятностей. Но в таком случае шеф охраны должен был обладать неопровержимыми доказательствами того, что Руди опасен. Зомби надеялся, что таких доказательств у Габера нет.

Его надежда растворилась в судорогах. В бездонных подвалах сознания порхали белые призраки. Пока они еще не выпархивали наружу и не заслоняли интерьер затемненной спальни. Поэтому Рудольф сполз с кровати и, покачиваясь, утвердился на неощутимых ногах. Он сделал несколько шагов по направлению к бару, в котором, кроме небольшого количества бутылок со спиртным, имелся широкий выбор психостимуляторов и релаксантов, включая запасы синтезированного в прошлом веке демерола.

В рассыпающемся мирке, ограниченном влажными горячими стенами, он еще надеялся отыскать ампулу с морфином.

Новые судороги, гораздо более сильные, настигли его на полпути к ковчегу с волшебными зельями. Он упал на колени и ткнулся лбом в мертвую траву без запаха. Трава оказалась длинным ворсом роскошного ковра, и отдельные волоски зашевелились в его ноздрях и глотке, когда он втянул в себя воздух. Лучше бы он бредил, потому что мозг продолжал работать отстраненно, как будто никак не был связан с телом, извивавшемся в вывернутой наизнанку мясорубке.

Он думал о мачехе. Вот кто мог желать его смерти сильнее всех остальных «родственников». При их первой встрече она даже не пыталась скрыть отвращение. Ее лицо исказилось так, будто она увидела жабу... Он был живым напоминанием о шалостях губернатора на стороне, сыном ненавидимой графиней соперницы, которая навсегда осталась непобедимой, потому что была мертва. Но откуда Руди знал об этом?

Мать... Кем была мать? Какая-то самка, без сомнения, выносила его, выкормила и по неизвестной причине бросила на произвол судьбы. Он точно был один, пока монастырский боко не вынул из сосуда печали саму печаль... Так стоило ли вспоминать о том, что было до того?

А потом и мозг изменил ему, поддавшись легионам призраков, топтавшихся за закрытыми дверьми. Липкие щупальца бреда присосались к его лицу изнутри и заставили зомби повторять бессмысленные вереницы слов, обрывки молитв, младенческие крики, старческие стоны... Эти звуки отражались от стен и заглушали грохотавшие восемью этажами ниже барабаны вуду.

Гомес смотрел, как набухают веки покойника, а изо рта начинает сочиться желтая жидкость. Матово-синий оттенок кожи сменился глянцево-лиловым. Лежавший перед хунганом недельной давности труп выглядел сейчас, как огромный кусок сырого, но свежего мяса.

Гомес находился внутри конуса тусклого света, падавшего из полукруглого светильника на потолке. Психоты, находившиеся вне этого конуса, оставались невидимыми, но хунган ощущал их присутствие и пристальные взгляды. Еще он ощущал, как «съеживается» их аура под воздействием мантр, распространяемых неистово гудящими барабанами.

Подвальное помещение – железобетонная клетка, погребенная в двадцати метрах под поверхностью, – было труднодоступно для духов, но зато здесь скапливалось зло, подобное жидкой грязи, проникавшей сквозь стены, – самая низшая форма энергии разрушения, вобравшая в себя нематериальные продукты распада миллиардов различных существ, истлевших под землей за время существования планеты.

Хунган знал об этом, как и о том, что прикасается к вещам, которые лучше было бы оставить в покое. Никогда еще он не заходил так далеко. Его прошлые опыты происходили по эту сторону жизни... Он шептал заклинания и видел, как отделяются друг от друга наэлектризованные волосы на голове и в паху мертвеца; от этого зрелища собственные волосы Гомеса шевелились на взмокшем темени. Тем не менее он продолжал дергаться в почти непристойном ритуальном танце, оплетая сетями своего колдовства лежавшую перед ним человекоподобную куклу.

Гомес испытал чудовищную боль, когда рука мертвеца дернулась, и пальцы сжались в кулак. Со стороны это немного напоминало медицинский опыт с обезглавленной лягушкой, двигавшейся под воздействием электрического тока; самое жуткое заключалось в том, что движения Гуго имели тот же источник... Но хунгана не итересовали причины изменений; последствия пугали гораздо сильнее. Дрожь пронзила Гомеса, когда он понял, что внезапно утратил мужскую силу, зато у трупа эрекция была ярко выраженной и невероятно продолжительной.

Фон Хаммерштайн наблюдал за тем, как смуглая тень надругается над телом его сына, сквозь толстое пуленепробиваемое стекло. Он стоял, сцепив зубы, и покачивался от охватившей его впервые в жизни дурноты и проникавшей повсюду вони. Белое и холодное, как зимняя луна, лицо Марты не выдавало истинной степени ее смятения.

Зловещая сцена в мертвецкой была всем им хорошим уроком. Превосходство психотов оказалось вовсе не абсолютным; они чуть было не прозевали появления нового оружия технов. Марта еще раз отдала должное исключительному чутью своего отца...

...Нижняя челюсть Гуго Хаммерштайна отвалилась, и стал виден почерневший распухший язык, покрытый сетью мелких трещин. В сухом горле не было и капли слюны. Веки Гуго дрогнули и поползли вверх, обнажая пожелтевшие глазные яблоки с закатившимися зрачками. Хунган дугой изогнулся над ним, закрывая от света, и в таинственной полутьме чуткие пальцы Гомеса стали снимать с глазных яблок слизистые пленки. Пальцы вращали их, как шарики для пинг-понга, отыскивая радужные клейма, проставленные природой.

Карие, широко открытые и оттого казавшиеся наивными глаза Гуго оставались стеклянными и неживыми даже тогда, когда все его тело уже извивалось на обитом металлом столе в противоестественном танце, повторявшем движения хунгана с задержкой на одну секунду и потому не совпадавшем с жестким ритмом барабанов.