– Уверена, у твоего повара есть что-то от ожогов или он знает, как приготовить крем от них. Спроси его, потому что завтра кожа будет гореть сильнее, чем сегодня.

– Смотри-ка, ты и в этом разбираешься.

– Однажды я заснула в поле летом, и у меня обгорели ноги и руки. Неприятное ощущение.

– То есть ты была без ботинок?

– В детстве я любила бегать босиком – ну, или подкрадываться. Ботинки не очень-то хороши для этого, они создают слишком много шума. В общем, тебе лучше что-то сделать с кожей.

– Твоя забота… – Он поднял бровь.

Ублюдок не закончил фразу, и Жак сделала это за него:

– Подозрительна? О, эти кремы поначалу, пока не впитаются в кожу, ужасно жгут.

Он рассмеялся и хлопнул ладонью по своей груди, оставляя на розовой коже белый отпечаток.

– Это ерунда, Жак. Я вырос под гораздо более жгучим солнцем.

– Как знаешь, – пожала она плечами.

Вернулся Жаки с зажженной свечой. Он поставил ее рядом с Жаклин и напомнил ей:

– Не дайте еде опять остыть, миледи.

Она сурово посмотрела на него:

– Мы о чем договорились?

– Миледи Жак, – вспыхнул он.

– Так не годится, – пробормотала она, когда мальчик выбежал из каюты. – Он очень нервничает, когда ты тут, не заметил? – Эти слова были обращены к ублюдку. – Ты должен его успокоить.

– Жаки мне не родной сын. Я думаю, он сам со временем сообразит, что я не кусаюсь.

Это было спорное утверждение, впрочем, оно относилось скорее к ней самой, чем к мальчику. Однако Жаклин не хотела снова ссориться, так что она прикусила язык и взяла иголку. Тут Жак сообразила, что сначала ей придется удалить кривой стежок и только потом зашивать рану по новой.

– Будет больно, – предупредила она, хотя успела рвануть нитку раньше, чем это произнесла.

– Тебе же это нравится, так ведь?

Жак сдержала улыбку, но все же, прежде чем затянуть стежок, посмотрела на него. Черт! Эти чувственные глаза… их взгляд вонзался ей в сердце, парализуя дыхание и речь. Она зажмурилась, досчитала до десяти и снова вздохнула.

– Жак?

– Я снова это себе представила, – солгала она и отошла от бюро.

– Я тоже, – хрипло сказал он.

– Ты уверен, что правильно поступаешь, доверяя ей это?

Жаклин даже не взглянула на Мортимера, который неслышно вошел в каюту и теперь стоял за ее спиной. Она пока не пережила момент, когда смотрела в глаза своей судьбе, и ее щеки все еще горели. Зря она все-таки решилась подойти так близко и ведь еще ничего не закончила!

– Она вполне компетентная швея, – холодно ответил другу капитан.

– Она компетентный мясник, – ядовито парировал Мортимер.

Противостояние – это то, что у Жаклин получалось лучше всего, и в ее планах не значилось хорошее отношение еще и к противному другу ублюдка.

– Если ты пришел по делу, то выкладывай и убирайся. Мне нужно полностью сконцентрироваться на процессе. – Она дважды провела иголку с ниткой через пламя свечи и мотнула головой в сторону своего похитителя: – А ты ложись на кровать, я не хочу из-за твоей раны сломать позвоночник.

Он улыбнулся, молча встал и направился к кровати. Мортимер скрестил руки на груди.

– Так ты согласна заштопать рану, которую сама же и нанесла? – спросил Мортимер.

– Я не напрашивалась, он меня попросил. Вообще-то зашивание раны тоже болезненный процесс.

– А, так ты хочешь причинить ему побольше боли?

– Разумеется, а почему еще я этим занимаюсь? – парировала Жак. – Ты можешь идти.

– Никуда я отсюда не пойду, – возразил Мортимер. – Я сегодня буду тут спать.

– С чего бы это? – спросила она, немного помолчав.

– Тебе разве не нужен компаньон?

Девушка фыркнула. Мортимер же направился к столу, взял тарелку с большого подноса, принесенного Жаки, и добавил:

– Меня заставили отдать свою каюту пленникам. Вот Дэймон и настоял.

Дэймон?! Ого, в этот раз никто не собирается скрывать имя ублюдка! Или Мортимер просто случайно обмолвился? Однако он нисколько не смутился, а ублюдок, вернее, Дэймон вроде тоже не возражал. Да, в этот раз что-то действительно изменилось!

Ведь тогда Жаклин несколько раз спрашивала его имя, но он всегда уклонялся от ответа. Ее держали тут взаперти и в полной изоляции до того самого момента, как к ней допустили Кэтрин, чтобы та убедила ее поесть. И Кэтрин все время намекала Жак, что Дэймон – ее любовник. Конечно, всем известно, что преступники не отличаются хорошим вкусом, но Жак уже тогда полагала, что этот человек мог бы найти кого-то получше, чем эта гнусная ведьма. В этот же раз в каюту позволено заходить первому помощнику, юнге, матросам… да, что-то тут не так. Что-то изменилось. Конечно, Дэймон ей никогда не скажет, что именно. Но все же почему бы не попытаться разузнать?

– Дэймон… это твое настоящее имя?

– Мне больше по вкусу ублюдок.

– Да, и мне тоже, – бросила она.

Жак так и думала, что он уйдет от ответа. Впрочем, она уже поняла, что скорее всего ей и отцу не выбраться из этой передряги живыми, так что пиратов не должно волновать, кого она видела и чьи имена знает.

При этой мысли Жаклин невольно представила, что у нее в руке не игла, а нож… Но нет, она должна вести себя хорошо! Надо быть паинькой… Жак глубоко вздохнула и проследовала к кровати, на которую лег Дэймон, чтобы ей удобнее было зашивать его рану. Дэймон. Неплохое имя, но она не уверена, что будет его использовать, потому что уж слишком привыкла называть его ублюдком. Ладно, ради успеха плана она попытается.

– Да, будет больно, – предупредила Жак, садясь на край кровати. – Чтобы закрыть эту рану, нужно сделать минимум четыре стежка, зато уже завтра ты сможешь одеться нормально, без опаски испортить рубашку. Если, конечно, наложить правильную повязку.

– Отлично, можешь сделать хоть пять стежков, главное, чтобы наверняка.

– Правда, ты не против?

– Давай, Жак, не задерживай, и мы наконец уже поедим. Извини, что из-за меня вышла задержка с ужином. Сегодня вообще был трудный день.

С того момента, как он переступил порог каюты, Жак совсем забыла о голоде. Но теперь она занервничала. Перед ней была вовсе не рамка для вышивания с плотно натянутой тканью, а настоящая кожа, его кожа.

Жаклин посмотрела ему в глаза и предложила:

– Может, тебе сначала выпить чего-нибудь крепкого?

– Нет, – засмеялся он. – Не волнуйся, мы оба будем в порядке. Вообрази, что ты все еще меня ненавидишь.