– Она не может поехать на такси? – спросила Жюстин.

– Может, – подтвердил Джереми. – Но поскольку она все еще на костылях, я бы хотел, чтобы кто-то был с ней рядом, чтобы – ну, знаешь – помочь.

– И вы просите меня? – внезапно догадалась Жюстин.

– Я знаю, милая, что это работа помощника. И я не стал бы просить, если бы не думал, что все серьезно. Не знаю, чего я боюсь больше – что бедного Генри запугают на всю жизнь или что у Ромы сорвет крышу от злости.

– Тайдпул, говорите? – переспросила Жюстин с гримаской.

– Там новые хозяева, – взялся за уговоры Джереми, – и великолепная похлебка. И у тебя будет прекрасная возможность посмотреть на Рому за работой. Смотри и учись, а? Можем рассматривать это как профессиональный рост. Что ты скажешь?

– Кого она интервьюирует?

– Элисон Тарф.

– Театрального режиссера.

– Именно, – подтвердил Джереми.

– О чем?

– О ее новой театральной компании.

Жюстин подумала, затем встала, взяла пальто и шарф.

– Идет, – сказала она.

Тайдпул находился в полупромышленном районе неподалеку от порта, на верхнем этаже невысокого здания, приземистого и округлого, отделанного розовато-коричневой штукатуркой, с арками в стиле Колизея на нижнем этаже. Из арочных окон открывался вид на склады, бетонные ограничители, грузовые контейнеры и корабли, и все это на фоне зимнего моря. Посетители шли на ланч потоком, но без особой суеты.

Элисон Тарф оказалась высокой женщиной приблизительно того же возраста, что и Рома, с обгоревшей на солнце кожей и легкими белыми волосами, сохранившими лишь намек на тот улей на голове, который был ее изюминкой, когда в 1960-х годах она ворвалась на театральную сцену. Элисон была знакома Жюстин – впрочем, как и большинству людей – в основном по роли Элизы, дерзкой молодой каторжницы из классического австралийского фильма о кораблекрушении «Порознь». Но прошло уже немало лет с тех пор, как Элисон в последний раз играла на сцене или в кино, и, судя по всему, не планировала делать это в будущем. Теперь, по ее собственным словам, ее главной страстью стала режиссура, а процесс создания новой компании отнимал все силы.

– «Шекспир со стороны»? – переспросила Рома довольно холодно. Ее загипсованное запястье казалось странно бесплотным здесь, на столе рядом с открытым блокнотом. – Почему именно такое название?

Элисон Тарф аккуратно отломила кусочек булочки к супу.

– Потому что мы смотрим на произведения Шекспира с неожиданных ракурсов, – ответила она столь же холодно.

Рома сделала небольшую пометку в блокноте.

– Но почему опять Шекспир? – повторила она. – Он вот уже четыре сотни лет как мертв. Как насчет пьес современных австралийских авторов?

Вопросы звучали намеренно агрессивно, но Жюстин, зажатая между двумя дамами, никак не могла понять, была ли причина в искренней нелюбви Ромы к Шекспиру, или она просто пыталась спровоцировать реакцию у собеседницы.

– Театр – это не игра с нулевым результатом, – пояснила Элисон. – Постановка одной пьесы не значит, что другая не будет поставлена. «Шекспир со стороны» ставит перед собой цель расширить театральную аудиторию. Не украсть ее у других.

– Как мне известно, вы планируете дебютировать в грядущем декабре. С какой пьесой? Исторической? Комедийной?

– Мы начнем с «Ромео и Джульетты», – сказала Элисон.

Рома Шарплз вздернула брови.

– Насколько я понимаю, театр Александрия Парк уже ставит ее в этом году.

– Наши постановки, определенно, будут сильно отличаться, – чопорно сообщила Элисон.

Возможно, именно напряжение за столом заставило Жюстин сделать это. А может, ее здравый смысл взял кратковременный отпуск. Однако в чем бы ни была причина, она удивилась ничуть не меньше, чем Рома и Элисон, услышав свои слова:

– Ромео, очевидно, был Рыбами.

Рома повернулась на стуле и недоверчиво уставилась на Жюстин.

– Какая несусветная ахинея, – заявила журналистка, и Жюстин захлестнула волна стыда.

– Извините, – пробормотала она. Ее щеки пылали. Она не только прервала интервью Ромы, но еще и выдала самый странный, самый непрофессиональный комментарий из всех возможных.

– Ромео, – наставительно произнесла Рома, – совершенно точно был Раком, если он вообще существовал.

Сосредоточенное выражение на лице Элисон Тарф сменилось довольным.

– А знаете, – вставила она, – я тоже всегда так думала! И хоть я понимаю, что это весьма спорный вопрос, но, по-моему, Джульетта – тоже Рак.

– Спорный? – искренне удивилась Рома. – Я всегда считала, что это очевидно. Оба такие эмоциональные, переменчивые.

– И к тому же привязчивые, – добавила Элисон.

Жюстин была ошарашена. Это все происходит на самом деле? Похоже на то.

– Но верные, – продолжила Рома. – Раки обычно самые верные.

Элисон усмехнулась и указала на гипс Ромы.

– У вас даже панцирь с собой. А я по ошибке оставила свой дома.

Глаза Ромы сверкнули.

– Когда у вас?

– Третьего июля, – ответила Элисон.

– У меня тоже! – воскликнула Рома.

Женщины рассмеялись, подняли стаканы и чокнулись ими над столом. А потом отвлеклись, вспоминая о том, как однажды, на третье июля, снег, который в этой части света выпадал невероятно редко, укрыл все улицы города.

– Это был мой двенадцатый день рождения, – поделилась Рома. – Мама тогда разрешила мне не ходить в школу.

– Мне исполнилось десять, – сказала Элисон, – и я слепила на заднем дворе снежную мышь. На снеговика не хватило. Знаете, что в наш день родился Джулиан Ассанж?[42]

– Типичный Рак, каких поискать, – вставила Рома. – Том Круз не так похож, – добавила Элисон.

– Зато у нас есть Кафка! И он-то – воплощение нашего знака, как считаете? – спросила Рома.

Элисон кивнула.

– Неуловимый, загадочный, творческий.

Так продолжалось довольно долго, и Жюстин чувствовала себя зрителем на теннисном матче, пока Рома и Элисон выясняли и подтверждали свою племенную принадлежность. Затем за столом воцарилось дружелюбное молчание.

Наконец Жюстин рискнула произнести: