На этой мысли реальность смазалась и потекла, словно картина, облитая сильным растворителем. Какое-то время Таня различала еще лица и силуэты, обрывки впечатлений этого долгого дня. Она увидела насмешливую улыбку Ольги, татуированного дракона на ее плече, маленькую площадь в Стире и собор с витражными окнами, горную дорогу и кусты, усыпанные кроваво-красными ягодами... Голубую мерцающую лампадку в придорожной часовенке и крестьян, расстилающих сетки под оливковыми деревьями, и чаек, клюющих морских ежей на мелководье... Дворик, увитый красным виноградом, апельсиновое деревце, отягощенное плодами, маленькую хмурую девочку, выхватывающую у нее из рук медальон на цепочке... И еще – пустынные улицы Мармари, залитые мертвенным лунным светом, темные окна и запертые двери, и напоследок – бледное лицо, прижавшееся к дверному стеклу.

Увидев его, Таня дернулась, вскрикнула и разбудила сама себя. Над ней кто-то склонился, и в первый момент, смешав сон с действительностью, она воочию увидела перед собой лицо из кошмара. В следующий миг девушка осознала, что рядом с креслом стоит Матильда.

– Я задремала на минутку. – Таня спустила ноги на пол, нашаривая ботинки. – Который час?

– Пять, – удивила ее хозяйка гостиницы. – Вот видите, вы хорошо уснули. Надо было подняться в номер! Здесь все отлично спят, такой уж у нас воздух!

Таня только тряхнула головой, окончательно приходя в себя. Теперь она видела, что синева за стеклянной дверью значительно посветлела, словно ее разбавили молоком. Близился рассвет. Матильда, на удивление свежая и бодрая, зашла за стойку бара и занялась приготовлением кофе. Попутно она успела включить телевизор, и холл огласила греческая скороговорка – шли утренние новости. Таня зашнуровала ботинки и встала, чувствуя себя совершенно разбитой. Сон нисколько ее не освежил, и она только дивилась тому, что так глубоко провалилась, наперекор всем своим страхам.

– Откройте, пожалуйста, дверь! – крикнула Матильда, перекрывая треск кофемолки. Умопомрачительно запахло свежим кофе. – В пять часов нам обычно привозят горячий хлеб, прямо из пекарни! Вот сейчас позавтракаем, заберем ваши вещи, и я посажу вас на паром!

Таня отперла дверь и вышла наружу, с наслаждением вдыхая прохладный утренний бриз. Он был как глоток свежей воды, и девушка ощутила прилив сил. Небо стремительно светлело, день обещал быть безоблачным, таким же теплым, как вчерашний. На миг она ощутила острое сожаление, что покидает этот остров, не успев оценить его по достоинству. В собственные обещания, даваемые Матильде, – приехать сюда с мужем на отдых – Таня верила мало. Иван считал, что они слишком молоды для двух вещей: для ребенка и для бессмысленных трат. «В Грецию он ни за что не поедет, скажет, что это в два-три раза дороже Турции, где по случаю можно отдохнуть чуть не даром. Скажет еще, что один содержит нас двоих, потому что мои заработки – это смех и слезы, а еще добавит, что я никогда не стану взрослой. Он старше меня на три года, но иногда мне кажется, что между нами разница лет в двадцать пять... Как у Оли с ее мужем».

При мысли о погибшей утро перестало казаться столь лучезарным. Таня передернула плечами, ежась от прохладного ветерка, и торопливо вернулась в отель. Кофе был уже готов. Матильда налила ей чашку и, закурив, недовольно заметила, что посыльному из пекарни давно пора бы появиться.

– Когда туристический сезон кончается, тут все понемногу разлаживается, – она с досадой взглянула на часы. – Ради себя самих не стоит торопиться... Ну что ж, поехали за вещами или опоздаем на паром.

До Ольгиного дома доехали за пять минут. Таня просто не узнавала своего ночного жуткого маршрута – такими милыми и приветливыми стали улицы при свете утреннего солнца. Ей не верилось, что именно здесь она бежала несколько часов назад, сходя с ума от страха, вглядываясь в каждую тень темнее и длиннее прочих, будто в ней кто-то мог прятаться. Калитка, из которой она вчера вышла, была приоткрыта, словно женщин ждали. Матильда вошла первой и гортанно окликнула хозяев. На ее зов вышла старуха. Ее суровое морщинистое лицо хранило безучастное выражение, она ничуть не удивилась тому, что гостья ночевала в отеле.

– Сделайте мне одолжение, попробуйте вернуть мой медальон. – Таня просительно тронула за локоть свою спутницу. – Я по глупости дала его поиграть девочке, а та не возвращает. Эта вещь мне очень дорога!

– Эти дети... – неопределенно заметила Матильда и обратилась к старухе с весьма эмоциональной речью. Та, даже не дослушав, не менее эмоционально ответила, бросила уничижительный взгляд на девушку и, резко развернувшись, исчезла в недрах дома.

– Идите к себе, соберите вещи и спускайтесь к машине, а я попробую забрать ваш медальон, – приказала Матильда, подталкивая Таню в спину. – Старуха злится, вбила себе в голову, что Ольгу убили из-за вас!

«И как знать, может, она права!» – подумала девушка, взбегая по лестнице на второй этаж. Она торопливо уложила свой маленький багаж, спустилась в столовую, каждую минуту опасаясь встречи с хозяином или его матерью. Но к ней никто не вышел, лишь в глубине дома слышались приглушенные голоса. Таня испытывала сильное желание сбежать, не прощаясь, и дождаться Матильду в машине. У нее не хватало духу взглянуть в глаза этим людям, в чей дом она принесла несчастье, едва переступив порог...

– Григорий говорит, никакого медальона у его дочери нет, а старуха меня даже близко к детской не подпустила! – Матильда вошла в столовую бесшумно и подхватила Таню под локоть, ведя к выходу. – Они сейчас слишком взволнованы, да и понятно! Оставьте свой адрес в Москве, после я заберу у них вашу вещь и пришлю по почте. Это честные люди, они ничего присваивать не собираются, просто растерялись... Им не до этого!

– Хорошо, – беспомощно согласилась девушка, усаживаясь в желтый микроавтобус с названием отеля на боку. – Я на вас надеюсь! Это единственное, что осталось на память о моем парне... Том самом, который у вас останавливался, а потом погиб. Маленький эмалевый медальон в виде черепашки...

– Они отдадут, – пообещала Матильда, лихо сгоняя машину вниз по крутому съезду, в сторону морского причала. – Не хватало только, чтобы вы вспоминали о нашем городе, как о месте, где могут обокрасть! Убийство уже произошло, в номер к вам залезали, теперь еще это! Но вы мне верите на слово, что вообще-то у нас никогда ничего не происходит?!

– Конечно, верю, – с чистой совестью ответила Таня, радостно глядя на громаду парома, уже ошвартовавшегося у пристани. Еще недавно она бы не могла и вообразить, что будет так стремиться совершить водное путешествие. – Так я и буду вспоминать о Мармари, как о городе без происшествий! Честно говоря, ведь все, что случилось, не имеет к местным жителям никакого отношения! Двое убитых, и оба – русские...

– Поэтому мне будет куда спокойнее, когда вы отсюда уедете! – с неожиданной откровенностью заявила Матильда, останавливая машину у здания кассы. – Идите к парому, я возьму вам билет. Отправление через десять минут.

Таня выпрыгнула из микроавтобуса и подошла к причалу. Она оказалась в конце небольшой очереди, состоящей из тех, кому уже в столь ранний час надо было попасть в Афины. В основном это были люди среднего возраста и молодежь, все ехали на работу, все были друг с другом знакомы и громко обменивались приветствиями, дымя сигаретами и поглядывая на Таню, остановившуюся чуть поодаль. У этих людей был совершенно городской европейский вид, и вместе с тем в них чувствовалась некая тесная общность, свойственная лишь маленьким городкам и деревням. Ей впервые пришло в голову, что, возможно, смерть Ольги не будет для горожан Мармари чем-то значительным, что стоит принять близко к сердцу. Они воспримут эту страшное известие так же стоически, как это уже сделала Матильда, повозмущаются немного, выразят соболезнования семье и забудут чужачку навсегда, как нечто маловажное, не имеющее к ним никакого отношения. «И все, что от нее тут останется, это четырехлетняя девочка, которая будет немного понимать по-русски... Пока не забудет язык окончательно. У Ольги даже могилы постоянной не будет! Через четыре года ее отроют, вынут кости и замуруют их в кладбищенской стене. А может, этот народ вообще философски относится к смерти? Ведь на этих землях люди живут и умирают уже много тысяч лет... Если бы всех хоронили в постоянных могилах, вся Греция была бы сплошным кладбищем!»