– Слыхал, как загнула? Никогда не женись, брат. Ни-ко-гда! Даже если встретишь немую фею-стриптизершу с ногами от ушей, вспомни мое слово – не женись. – Волчек залпом опрокинул полстакана водки и, занюхав его салом из найденных в подвале запасов, громко зачавкал. Вытер руки о живот и налил еще.

– Эх, завидую я тебе, старлей, – продолжил он начатый разговор. Ты вот человек свободный. Захотел бабу – в притон пошел, там этого дела на дурняк перепадет завсегда. Захотел домой – а там тишь-благодать, кум королю, сват министру. Кого захотел, того привел. А я – как каторжный, ни на работе, ни дома покоя нет.

– Ну, за свободу! – и оба дружно выпили.

С утра оба встали и, по очереди поливая друг другу на руки ледяной водой из колодца, кое-как ополоснулись. Кое-как наскребли на две кружки кофе из запасов Индуса. Сахар кончился – и это не добавляло радости хмурому утру.

– Ты остаешься тут дежурить, а я пойду на патрулирование, – сказал Грубин и вышел на улицу.

Идти в участок и попадаться на глаза Гандыбину как-то не хотелось. Того, за чем он их посылал, они не нашли. Выслушивать очередную порцию матов от начальника – процедура не из приятных. Лучше уж пускай выскажет все по телефону – Грубин невольно вспомнил вчерашнюю сцену «любовного воркования» между Волчеком и его благоверной. Подумал, что при разговоре с начальником надо будет тоже не держать трубку возле уха, чтобы не заложило.

* * *

Небо начинало потихоньку светлеть, на востоке у горизонта прорезалась грязно-розовая полоса, заметно похолодало. Копоть с Анкудовым выпили еще по рюмке, «для сугреву». Фокуснику – чтобы не заснул – заварили крепкого кофе. Не спеша, разрывая клочья предутреннего тумана, машина подельников въехала в парк. На одной из многочисленных лавочек ухоженной аллеи они заметили старого бомжа. Дед в шапке-пидорке и стоптанных кроссовках лежал, завернувшись в старое пальто, и громко храпел. Рядом на песке валялась пустая бутылка из-под «чернил».

В самом конце аллеи они остановились и вышли.

– Хорошо-то как! – потянулся Копоть. – Будто и не в городе живем, а в какой-нибудь деревне в Швейцарии. Воздух прозрачный, чистый, природа просыпается – красота! Слышь, Паш, – тебе этот пейзаж Женевские озера не напоминает?

– Ага, прямо картинка… И бомж в роли русалочки, – хмуро отозвался Анкудов.

– Эх, Пашка, не умеешь ты любить природу!

– Главное, Коль, чтобы она нас внезапно не полюбила, когда из холодильника вылезет, – Анкудов с опаской кивнул в сторону машины, где Фокусник уже доставал сумку с удавом. Копоть вытянул из салона раскладную лестницу, и они все вместе по еле заметной тропинке углубились в гущу парка.

– Вот здесь, – Николай раздвинул и приставил лестницу к толстому дубу. – Этот ваш старлей мало того что сволочь, так еще и педант. Ходит постоянно в одно и то же время отлить – и именно под это дерево. Я таких задротов, как он, на зоне пару раз только встречал. Аккуратненькие, выглаженные, выбритые. Не дай бог такого встретить. Все сидели за убийства, совершенные с особой жестокостью. У нас шептались, – они даже кишки жертв раскладывали по порядку, чтобы ровненько и красиво. Тьфу, гадость! Хотя если встретишь такого на улице, подумаешь, что это скорее интеллигент-ботаник, чем маньяк с больной психикой.

Копоть взял у Лени-Фокусника сумку с удавом и тяжело потянул ее наверх. Следом за ним вскарабкался и Анкудов. Пацан убрал лестницу, отогнал машину, забрался в кабину и поплотнее закутался в куртку.

– Колян, а зачем мы тут вдвоем сидим? Тут бы и один справился, – спросил опер.

– Лучше перебдеть, чем недобдеть.

Солнце уже поднялось из-за горизонта, воздух зазвенел от щебета просыпающихся птиц. Первые лучи легли на листья деревьев бодрым розовым светом – а двоих на дереве неудержимо клонило в сон. Где-то вдалеке послышался гул троллейбусов и автобусов. Город постепенно оживал. Старлея все еще не было. Павел пошевелился, чтобы не заснуть, и чуть не вскрикнул – ноги от долгого сидения затекли, а переменить позу было невозможно. Слезть – тоже нельзя, да и лестницы нет. Павел в который раз пожалел, что не взял с собой термос с кофе.

– Вот черт! Ожил, гаденыш, – Николай потряс сумкой с удавом и посмотрел на часы. – Самое время. Теперь за сумкой ты смотришь, а я займусь всем остальным.

Копоть устроился поближе к стволу и покрепче сцепил на ветке ноги. Густая крона так хорошо скрывала мужчин, что даже стоя под деревом, их невозможно было бы заметить.

– Идет, – шепнул наконец Копоть.

Перекрестился и, зажмурившись, залез в сумку и вынул удава, держа его на вытянутых руках подальше от себя. Тот недовольно извивался. Скользнул мужчине вдоль руки, обогнул шею. Тем временем полицейский, насвистывая, свернул с аллеи на тропинку и подошел к дереву. Не спеша расстегнул ширинку и начал мочиться. Копоть, сидя на ветке прямо над головой старлея, осторожно снял с шеи гада и начал опускать вниз. Когда между головой удава и фуражкой мента оставались считаные сантиметры, Николай разжал пальцы, и двухметровое пресмыкающееся мягко шлепнулось на плечи мужчине, сбив попутно фуражку, легко и незаметно обвилось вокруг его шеи, скользнуло ниже. Полицейский разинул было рот, чтобы закричать, но вместо голоса из горла вырвался слабый хрип. Удав сделал еще один круг и еще – продолжая неотвратимо сжимать свои кольца. Глаза полицейского покраснели и вылезли из орбит, он начал извиваться, как пойманная рыба, ловя ртом воздух и не имея возможности сделать хоть один глоток. С усилием попытался высвободить руки и поднять к горлу, чтобы ослабить хватку, но мощное гибкое тело крепко прижимало руки жертвы к туловищу. Лицо полицейского распухло и покраснело от напряжения и притока крови – и через две минуты под деревом лежал, скорчившись, обвитый питоном труп. Рядом валялась ненужная уже фуражка.

Сообщники кивнули друг другу и ловко спрыгнули вниз. Копоть пощупал пульс.

– Готов. Давай, три-четыре, разматываем эту «пеструю ленту».

Они с видимым усилием сняли с мертвого тела сопротивляющегося удава и, тихо матерясь, засунули его обратно в сумку. Потом, спотыкаясь о кусты и колючки, вышли с противоположной стороны парка. Фокусника они нашли спящим в кабине. Анкудов постучал по стеклу сначала костяшками пальцев, потом уже кулаком. Водитель дернулся, легко выскочил из кабины и открыл им задние двери. Они быстро закинули в холодильник удава и рванули обратно в Тулу. Копоть сверил время.

– Отлично. Все идет по графику.

* * *

В цирке они так же незаметно пробрались в вагончик и вернули задремавшего удава на место. Было около восьми утра, на территории шапито было спокойно, как в детском саду во время тихого часа. Кое-где из окон слышались приглушенные звуки радио, но большинство циркачей еще спали. Сторож в бытовке, с ночи уже успевший принять на грудь дозу дешевого портвейна, как обычно, прикорнул по второму кругу. В воздухе пахло свежестью, будто после дождя, и друзья, пробираясь между вагончиками к фургону, чувствовали прилив необыкновенной легкости, словно и не было тяжелой ночи и еще более тяжелого утра. Эта беспечность и сыграла с ними плохую шутку. Гордо подняв голову, Пашка со всей дури врезался в бельевые веревки, натянутые между вагончиками. Как оказалось, одна из гимнасток встала пораньше, чтобы постирать костюмы и белье. В них-то и запутался, да еще от неожиданности и сказал пару нехороших слов, Павел Анкудов. Барышня, услыхав ругань и топот, выскочила на крыльцо и громко позвала на помощь. На крики выскочили братья-акробаты Васильевы и дрессировщик комнатных собачек Бубенчиков. Девушка махала рукой в сторону удаляющегося фургона и что-то кричала. Братья вскочили на недавно купленный у тульского мастера-самородка мотоцикл и бросились в погоню. Бубенчиков обреченно пошел расталкивать сторожа. Сидевший за рулем Фокусник заглянул в зеркало заднего вида – на горизонте виднелись силуэты многоэтажек, в небе парил огромный воздушный шар с нарисованной на нем смеющейся рожицей клоуна. А между ними, чихая и дергаясь, истерично рассекал воздух железный конь тульского самородка, над рулем которого виднелись две совершенно одинаковые головы братьев Васильевых. Их льняные волосы трепал утренний ветер, глаза азартно блестели, а полосатые семейные трусы победоносно раздувались, как паруса пиратской бригантины. Леня надавил на газ. Фургон для гонок явно не предназначался. Да и в планах на сегодня соревнований в скорости никто не предвидел.