class="p1">– О. – Я запихиваю руки в карманы. – Тогда пойду один.

– Сэр, я правда не думаю, что…

– Я только обойду парк. Вернусь минут через десять.

– Но если вас кто-нибудь узнает…

Но я уже вышел из-под зонта и шлепаю по лужам.

– Со мной все будет в порядке, – бросаю я через плечо.

А если и нет, меня это не волнует. Эрнест что-то кричит мне в спину, но дождь заглушает его слова.

•

На самом деле парка в нашем районе нет – лишь длинная полоса травы, деревьев и цветов, стиснутая со всех сторон жилыми зданиями. Попасть туда могут только местные, поэтому я не жду подвоха. Тем более что на улице быстро темнеет: последние лучи закатного солнца даже не пытаются пробиться сквозь вязкие серые тучи.

В парке никого.

Я сажусь на скамейку, скидываю капюшон и снимаю бейсболку. Капли дождя легко жалят щеки, лоб и голые колени. Похоже на сеанс иглоукалывания. Я растираю лицо, умываясь дождем и прогоняя сон. Потом пробегаюсь рукой по волосам, мокрым и мягким. Смотрю на пальцы. Наконец я снова чувствую, что мое тело принадлежит мне, а не кому-то еще.

В траве у ног мелькает белка. Секунду спустя она рыжей молнией взлетает на дерево и бесследно исчезает среди темных ветвей.

Я с улыбкой наблюдаю за ней, а потом замечаю, что кто-то приближается.

Вот черт. Что делать? Бежать? Или прятаться? Вдруг меня узнают. Ну конечно, узнают. Нет, нельзя, чтобы меня застали в таком виде. Люди сразу догадаются, что я живу поблизости. Поползут слухи и…

– Молодой человек, вы видели рудбекию?

Я вскидываю голову и с ужасом осознаю, что слишком долго паниковал и сбежать уже не успею. Передо мной стоит женщина с ходунками. Она выглядит даже старше Эрнеста и дедушки. Увядшая кожа покрыта сетью глубоких морщин; выбеленные временем волосы трепещут на ветру, как нити паутины. На женщине фиолетовый дождевик, а глаза за толстыми линзами очков напоминают совиные. Ходит она раза в четыре медленнее Эрнеста.

Губы старушки изгибаются в кривой усмешке.

– Они прекрасны. – Дрожащий палец указывает на усаженную желтыми цветами клумбу в дальнем конце парка. – После дождя на них слетятся пчелы и бабочки.

Я молчу, а старушка заливается счастливым смехом.

– Они прекрасны, – повторяет она. – В каком чудесном мире мы живем!

А потом бредет прочь, медленно переставляя ходунки.

Небо темнеет; я понимаю, что близится ночь. Телефон я оставил в комнате и потому не знаю, сколько сейчас времени. Сквозь ветви деревьев просвечивают уличные фонари, наполняя парк приглушенным желтым сиянием. Дождь скрадывает очертания предметов, капли поблескивают, и, когда я открываю глаза, все вокруг кажется нереальным, мир будто тает, расплывается золотистым мерцанием. Я встаю – колени слегка побаливают от долгого сидения – и иду через парк. Под ногами хлюпает грязь. Я больше не наслаждаюсь прохладой, нет, я замерз и хочу туда, где сухо и тепло, где никто не будет со мной разговаривать, где…

– Господи, да это же…

Фак. Не оборачивайся, Джимми. Притворись, что ничего не слышал.

– Джимми! Джимми Кага-Риччи!

Я бросаю взгляд на другую сторону улицы, откуда доносятся крики. Так и есть, там стоят девочки. Наши девочки. Вот они уже бегут ко мне, не замолкая ни на миг.

– Джимми! Боже! Боже мой!

Трудно понять, кто из них говорит. Кажется, все четверо разом. Одну трясет от волнения. Вторая только и может, что попискивать от избытка чувств.

– Привет, – хрипло говорю я.

– Я так тебя люблю! – восклицает одна. – Без тебя я бы не дожила до конца школы!

Как же, любит она меня. Как будто она меня знает.

– Можно сделать с тобой селфи? – спрашивает другая.

– Может, лучше… – Я хочу сказать, что лучше не надо, но она не слушает и уже щелкает телефоном.

– Господи, что с твоей рукой? – ахает третья.

– Случайно разбил кружку и порезался, – коротко отвечаю я.

Девочки принимаются сочувственно охать.

– Ладно, мне пора, – говорю я, надеясь, что это прозвучало не слишком грубо. В груди медленно поднимается волна паники, дыхание учащается. Но так просто меня не отпустят.

– Подожди, подожди! Я только хочу, чтобы ты знал, как сильно изменил мою жизнь. Я очень, очень тебя люблю! Ты помог мне пройти через многое. Спасибо тебе.

Я моргаю, чувствуя, как усталость наваливается свинцовым грузом.

– Как ты можешь меня любить, если совсем не знаешь? – вдруг спрашиваю я.

Девочки замолкают.

– Мы… мы тебя знаем, – запинаясь, произносит одна, а остальные ей вторят. – Мы любим тебя!

– Но это не настоящая любовь, – возражаю я.

– Настоящая! – Девочки срываются на крик.

– Как вы можете любить кого-то, с кем даже ни разу не разговаривали? Вы не знаете меня в реальной жизни.

– Но сейчас-то мы разговариваем. Это и есть реальная жизнь.

– А до этого? Я же был для вас только фотографией на экране.

Девочки молчат.

– Я рад, что помог тебе, – бросаю я и ухожу, прежде чем они успеют что-то сказать или схватить меня, прежде чем они начнут звонить друзьям, прежде чем опомнятся и побегут за мной, чтобы выразить свою «любовь».

– Мы знаем тебя, Джимми! – кричат они мне вслед. – И любим тебя!

И пусть они не имеют в виду ничего дурного, от их слов у меня мороз по коже. Я в ужасе от того, как искренне они верят в свою «любовь». Господи, что я наделал? Когда я наконец добираюсь до дома и без сил опускаюсь на пол в прихожей, меня накрывает паническая атака. Я не могу дышать, меня трясет, мне кажется, что я сейчас умру, а если не умру, меня кто-нибудь убьет, и как я спасу себя? Как я смогу себя защитить?

– Джимми!

Может, пусть лучше какая-нибудь безумная фанатка прикончит меня во сне, и все это прекратится, и я…

– Джимми, посмотри на меня.

Господи, пожалуйста, пожалуйста, я просто хочу быть счастлив, разве я о многом прошу?

– Джимми, у тебя приступ паники. Посмотри на меня.

Захлебнувшись очередным судорожным вдохом, я пытаюсь сосредоточиться. Передо мной сидит Роуэн.

– Дыши со мной, – говорит он спокойным ровным голосом. – Вдох…

Он втягивает воздух через нос, и я стараюсь повторить – но у меня не получается, спазм стискивает горло, я тону. Кажется, меня сейчас вырвет.

– Выдох… – не сдается Роуэн.

Я дрожу, воздух толчками вырывается из груди. Не могу. Не получается. Все не так. Все плохо.

– Вдох.

Я пытаюсь, честно, пытаюсь, но не выходит, легкие отказываются принимать кислород.

– Выдох.

Роуэн твердит эти слова, как мантру, снова и снова, размеренно, монотонно. Я уже сбился со счета и не