головой и побежал выполнять распоряжение. В подлеске сразу всё ожило: заскрипели колёса, забегали возницы, покрикивая на лошадей. И на разбитую просёлочную дорогу выкатился обоз. За ним из подлеска выметнулись конные и ускакали вперёд разъездом.

Пожарский и Волконский с десятком стрельцов двинулись в голове обоза. Позади же, прикрывая обоз с тыла, пристроились казаки, а на телеги уселись пешие стрельцы с самопалами.

До Серпухова оставался один дневной переход. И Пожарский надеялся в этот же день, к ночи, добраться до войска Лыкова, которое стояло под Серпуховом. Затем, разведав обстановку, им предстояло переправиться через Оку и идти с Волконским в стан к крымским татарам.

– Дня через два будем у татар. Придётся поклониться. Не так ли, Шишка? – спросил он сотника.

Этого сотника ему дали в Посольском приказе. Человеком он был для него новым. Поэтому он исподволь понемногу присматривался к нему: кто из себя таков и можно ли на него положиться в опасном деле.

Шишка хмыкнул:

– Хм! А что? Татарин как татарин! Нам ли его бояться!

– Мы крымцу ни к чему, – заговорил Волконский. – Ему нужен полон. А с нами хлопот не оберёшься… Если продать куда, так государь затребует прежде всего. Не так ли, Шишка?

Сотник скромно промолчал. По снисходительному тону князя он понял, что тот не ждёт от него ответа.

– Три года назад в Крым посольство не дошло: под Валуйкой казыевцы [24]пограбили, всех побили, – сказал Волконский, легонько погоняя своего коня, чтобы не отстать от Пожарского.

– Так то же малые ногаи! – пробасил Пожарский под мерную рысь аргамака.

– Да, верно, – согласился Волконский. – Сам-то Селамет-Гирей [25]заверяет Шуйского: «Другу государеву другом быти, а недругу – недругом!»

– Выходит, одна рука не знает, что делает другая? – спросил Шишка, держась позади него из-за своего неказистого Савраски. Он стеснялся его, понимая, что и сам через него, через Савраску, похож на обнищавшего степняка. Савраска же хотя и был неказист, но был уж больно вынослив. Он мог бежать день-деньской без остановки и уже загнал нескольких аргамаков на дальних переходах… «И откуда у него такое!» – удивлялся он и дорожил им в такие минуты…

– Знают, хорошо знают, и обе гребут!

– От донцов это. По низу воруют, раздор чинят меж государем и Крымом, – рассудительно заявил сотник и глянул на Волконского.

Но князь Григорий промолчал, ничего не ответил. Он потерял интерес к разговору. Докучливые мысли о нынешней поездке и о своих семейных делах сами собой лезли в голову, мешали, вытесняли всё остальное. К татарам он ехал уже не первый раз. Нравились ли ему эти поручения?.. Да, наверно. Хотя он ясно не мог бы ответить на это даже самому себе. Это было государево дело, и его надо было делать. Первый же раз на посольские дела его сняли указом Годунова с воеводства в Ново-Беле-Городе, где он был вторым воеводой при князе Григории Петровиче Ромодановском. Прибыв в Москву, в Посольский приказ, он получил назначение послом в Крым, с повелением немедленно ехать в Ливны, на разменное место. Получил он и грамоту с росписью посольства. Неожиданностью это для него не было. Такому повороту его службы во многом содействовала его сестра Анна, по мужу Клешнина, комнатная боярыня царицы Ирины Фёдоровны, в бытность той в миру. Хлопотала и другая сестра, княгиня Козловская, тоже комнатная боярыня у той же царицы.

Князь Григорий, высокого роста, подтянутый, светловолосый, с небольшой русой бородкой и голубыми глазами, от которых лучиками разбегались морщинки, на государевой службе ходил уже более четверти века. Да вот до этого он бывал только вторым воеводой или приставом у послов. Ему шёл сорок пятый год, и волнами в нём плескались ещё желания сильной жизни, когда его отправили в 1602 году первый раз послом в Крым, и, возможно, благодаря тому, что Годунов знал его лично.

То, что он везёт сейчас татарам, это не поминки [26]– подачка.

Тогда же, восемь лет назад, он вёз такие поминки, какие Москва не давала до того ни разу Крыму. В обозе из ста подвод только в ефимках [27]было тридцать пять пудов серебром да полтора пуда денег золотом: золотыми угорскими и московскими. Часть, и весьма немалую, везли мягкой рухлядью. На два десятка подвод загрузили сто тридцать мешков с мехами: везли куниц и бобров, лисьи и собольи шубы. На остальных подводах разместилось посольское хозяйство.

Началось же с того, что в Москве обеспокоились переговорами Польши с Крымом, о которых доносили тайные агенты. Откупаясь и подталкивая Крым на опустошительный поход по окраинам своей соседки Московии, Польша выложила крымскому хану Казы-Гирею [28]большие деньги.

И князь Григорий оказался тогда перед непростой задачей: провести такой обоз через воровскую степь и доставить в Крым. Но ещё сложнее было получить от этих поминок то, чего хотел Годунов, после провала у хана посольства князя Фёдора Барятинского.

* * *

Дело же было так. Барятинский находился тогда с посольством в Крыму. И вот как-то раз его, князя Фёдора, и дьяка Дорофейку Максимова ясаулы [29]взяли в посольском лагере, привели в замок и поставили перед ханом.

– Царь Борис, брат наш, прислал вас сказать о дружбе и любви, говорили вы… И то мы в грамоте вычли, – перевёл бакшей [30]слова Казы-Гирея. – Но следом за вами пришли на Каросан казаки с Дона, погромили Татарский и Черкасский улусы, людишек пограбили, в полон взяли…

– То очень худо, – хмуро сказал Барятинский, ещё более насторожился.

– Великого Крымского улуса хан Казы-Гирей думает, что брат наш, царь Борис, прислал вас, холопов своих, с раздратьем! – резко бросил в лицо послу афыз [31]и низко поклонился хану. – То меж нас какой тогда мир?!

Князь Фёдор растерялся, не знал, что ответить. В послах он ходил первый раз, и такой оборот дела поставил его в тупик. До этого он служил по небольшим городкам и крепостишкам. При царе Фёдоре он ставил по его указу Сургут вместе с Аничковым и там же был первым воеводой. Потом на воеводство туда угодил его брат Яков. Все государевы наказы он выполнял исправно. Придерживался этого он и сейчас. В посольской же росписи указано было вести с ханом переговоры только о мирной шерти[32]. И он торопился, подкупал его ближних, надеялся, что не сегодня, так завтра это произойдёт, и держал наготове гонца в Москву. А там ожиданием томили крымского посла Мустафу, чтобы только после хана Годунов дал крестное целование на Библии: дабы не нанести урон чести государю московскому.

Из этого замешательства его вывел Дорофейка. Он легонько толкнул его в бок и тихо прошипел: «То