Князь Фёдор громко повторил это за дьяком, оправился от смущения, добавил уже и от себя: «Эти воры приходят и на государевы украины! Людишек грабят и в полон тоже берут!»

– Великий хан Казы-Гирей верит брату своему, царю Борису, что приключилось то неведомо ему. И остаётся в прежней любви и дружбе… Но тебе бы, холопу брата нашего, ехать к тем воровским казакам и говорить, чтобы впредь на улусы наши не хаживали, людишек бы и рухлядь сыскивали…

– Да не послан я унимать воров-то! – отмахнулся князь Фёдор от афыза.

Хан смерил неприязненным взглядом широкоплечего посла, но ещё сдерживался и настаивал на своём:

– Пошли служилых, наряди гонца в Москву. Ян-Ахмет-чилибей пойдёт с ним к брату нашему…

Но Барятинский, окончательно оправившись, отрезал:

– К ворам я не поеду и людей своих не дам! Нет того в наказе государя!

– Князь Фёдор, то делаешь непутём! – громко зашептал дьяк. – В темницу попадём! За что же будем маяться?!

– Отстань! Дьяк ты аль баба? Кого боишься? Татарина!

– Что он сказал – переведи! – крикнул Казы-Гирей замешкавшемуся афызу. – Немедля! На кол иначе попадёшь!

– Князь Фёдор сильно лает… К ворам своих людишек не пускает, – испуганно пролепетал бакшей вместо афыза.

Казы-Гирей даже опешил от такой наглости посла московского князя, того князя, который платит дань и которого он считал ниже себя.

Давно, очень давно шла изнурительная борьба между Москвой и Крымом о праве: кому быть выше, кто должен первым кланяться, с какими титлами писаться. И много посольских пострадало из-за этого в Крыму, когда отстаивали честь великого князя, которую принижал Крым, считая себя наследником Золотой орды…

На шее у хана вздулись вены, он побагровел и в гневе взорвался: «Отрезать нос и уши! Набить живот соломой!»

К Барятинскому и дьяку подскочили ясаулы, заломили им руки, выволокли из палаты, протащили по лестницам замка и бросили в глубокий каменный мешок.

Через неделю хан отошёл сердцем: смилостивился и выгнал посольство Барятинского из Крыма назад на разменное место.

А в Москве Барятинского ожидал гнев Годунова – и не меньший, чем хана. На князя Фёдора наложили опалу и, за простоту и глупость в посольских делах, сослали на воеводство в дальнюю крепостишку.

Вот после того-то и направил Годунов его, Волконского, выправлять оплошку предыдущего посла… Тогда, восемь лет назад, до разменного места князя Григория сопровождали окольничий Иван Михайлович Бутурлин с Иваном Уткиным и дьяком Григорием Клобуковым под охраной трёх сотен боярских детей и стрельцов. Окольничий, человек степенный и солидный, пришёлся по душе князю Григорию. И они как-то незаметно, мало-помалу, сблизились за долгий совместный путь. А путь этот оказался нелёгким. Такого необычно дождливого лета никто из них не мог и припомнить. За дорогу они потеряли много коней и в Ливны добрались только к концу лета. Через неделю после их прихода на разменное место пришёл из Крыма от Ахмет-паши Сулеш-бика, амията [33]московского государя, его дворовый человек с сотней воинов и поставил шатры у Кирпичного брода, на другом берегу Сосны. С их появлением у старого князя Тимофея Романовича Трубецкого, первого воеводы большого полка, стоявшего в Мценске, в Украинном разряде, прибавилось забот: первым делом предстояло объявить конную и пешую рать, как то предписывалось государевым указом. И в ливенском гарнизоне потянулись из своих станов конные стрельцы и боярские дети. Добротно одетые, при оружии и в доспехах, они засновали челноками по обеим сторонам посольской дороги, близ берега реки Сосны, на виду у крымцев. Те, у кого лошади и кафтаны были поплоше, держались вдали, чтобы татары не смогли как следует рассмотреть их. Пешим же было наказано ходить вдоль дороги врозь, а не строем, сменять одну сотню другой, чтобы так казаться большим числом. А по ночам запылали костры. Их раскладывали на две версты по обе стороны от Ливен, перекрывая татарам огнями весь горизонт.

– Крымцев пугают, – усмехнулся Бутурлин, развеселился от этого.

– Да разве этим проймёшь степных волков-то! – с сомнением в голосе отозвался князь Григорий…

В стан к татарам он и Бутурлин приехали с толмачом и посольским дьяком Михалкой Огарковым. Они спешились и вошли в шатёр гонца.

Гонец хана Аксай, средних лет, ничем не примечательный, но с живыми умными глазами, сидел на подушках, поджав под себя ноги. Рядом с ним сидел Тораз-аталык, уже в возрасте, коротконогий и полуседой, гонец от князя Араслана Сулеш-бика, младшего брата Ахмет-паши. По другую сторону от Аксая сидел копычейский сотник Мустафа, худой и, видно, злой.

При появлении послов крымцы встали и первыми поклонились. Гостей усадили на подушечки и поднесли кумыс.

Волконский пригубил пиалу с кумысом и спросил гонца, когда же придёт Ахмет-паша.

Аксай смачно и шумно почмокал губами и затараторил:

– Казы-Гирей, славный Гирей, в сильном гневе! И слышать не хочет о шерти! Нет, нет! Пока в сердце хана кипит кровь от Федьки, не даст шерть, не придёт Ахмет-паша!

– Когда же это будет?

Князь Григорий знал вперёд, что ответа не получит и задавать вопрос не следовало. Да вот его, как и Барятинского, что-то подталкивало, не терпелось, хотелось скорее выполнить поручение Годунова.

– Остынет Казы-Гирей: Ахмет-паша к нему пойдёт, дело пойдёт, Ахмет-паша сюда придёт, к тебе придёт! – поклонился гонец Волконскому. – Много говорить будет, ох много!..

Гонец оказался на редкость болтливым. Ему не пришлось развязывать язык посулами.

– Великие люди пришли на Ливны… Не бывало столько!

– Здесь только передовые головы с сотнями, – стал охотно распинаться Бутурлин о том, какое великое государево войско пришло сюда. – А в больших полках, где стоят бояре, огней не видно, потому что за горой, за дубравами…

– Видим, видим, какие огни! – лукаво улыбнулся Аксай, не поверив ни одному его слову. – У Казы-Гирея тоже люди стоят!..

Этот приход гонца оказался пустым. И князь Григорий, одарив шубами и шапками татар, распрощался с гонцом. Аксай ушёл назад в Крым.

Когда в Посольском приказе получили отписку Волконского об этом визите людей хана, то поняли, что дело пошло в протяжку. И из Москвы один за другим в Крым, через Ливны, погнали гонцы. Для начала стали сулить хану богатые поминки. Затем его припугнули: Годунов отписал, что не боится его, если тот задумал что худое.

Князь же Григорий приуныл, сидя с обозом в тесной степной крепостишке. После необыкновенно дождливого лета наступила ранняя и холодная осень. Уже в сентябре выпал снег, а в октябре стали малые реки, на два месяца раньше срока.

В ноябре в Ливны от Сулеш-бика пришёл Тораз-аталык с полусотней конных и разбил стан у реки, на прежнем месте Аксая. Татары пришли малым числом коней. Половину запасных они потеряли