Сама понимаешь, в итоге мы разошлись. Ничего не могло из этого получиться! Ничтожный он был человек, родители правы. А я дурой была. Любила. Долго страдала, искала его по Москве. Мне говорили, что он уехал куда-то далеко, черт-те куда. Кажется, на Дальний Восток. А потом мне сказали, что он живет с женщиной старше его лет на десять. Ну все понятно – пристроился. А может быть, все это было враньем. Кто его знает. Вот тогда я и поняла все окончательно – кто он и что.

– А фото? Фотографии есть? Хотя бы на него посмотреть?

– Нет, я все выкинула. Все до одной. Не хотела, чтобы что-то от него оставалось. Кроме тебя, конечно. – Мама улыбнулась. И тут ее осенило: – Мань, а ты же его видела, папашу своего! Помнишь, он приходил? Кажется, это было поздней осенью, шел страшный, непрерывный дождь, помнишь? Приходил, сидел тут, на кухне. Пил чай или кофе, не помню.

– Кофе, – твердо сказала Маша. – Не чай, а кофе.

Мама подняла на нее удивленные глаза:

– Да? А ты помнишь?

Маша кивнула.

Помолчали.

– А что было потом? – спросила Маша.

– А что потом? – удивилась мама. – Не было этого «потом»! Вообще не было! К тебе он больше не приходил, подарков не посылал. Денег – копейки! Смешно говорить – семь рублей, десять. Это твои алименты. От кого-то я слышала, что с карьерой по-прежнему не складывалось. С женщиной той он разошелся, пил, уехал из того города. А может, опять сплетни. Как он жил, где? А черт его знает! Мне, слава богу, это стало неинтересно. Но ни разу – ни разу! – я не слышала про такого артиста!

Да, кстати! Знаешь, какой он взял псевдоним? – Мама рассмеялась. – Золотогорский, каково? Нет, ну ты мне скажи! Может нормальный человек взять такой псевдоним? Ведь это обо всем говорит – о его амбициях, глупости, бахвальстве. Разве не так?

Маша кивнула.

Она не страдала от того, что у нее не было отца. Ни минуты не страдала – во-первых, в Машином классе по пальцам можно было пересчитать ребят и девчонок, которые росли в полных семьях. А во-вторых… Во-вторых, ей всегда было достаточно мамы. Ее прекрасной, умной, заботливой и веселой мамы.

Маша была совершенно уверена – детство у нее было счастливым. Мама никогда ничего не требовала и почти ничего не запрещала – растила сильную личность. Училась Маша хорошо, во дворе торчать не любила, непонятно кого в дом не таскала – закадычных подруг у нее не было, Маша была «вещь в себе». Им хватало друг друга: мама – лучшая подруга, товарищ, который посоветует самое правильное.

Жили они дружно, много путешествовали – на что хватало средств, разумеется. А хватало их, увы, на немногое. Путешествия их ограничивались маленькими среднерусскими городками, старинными усадьбами и, конечно, любимым Ленинградом. Туда они ездили каждый год, жили у дальней родни. Старенькая и одинокая тетя Люся была счастлива их приезду – милая старушка оживала и переставала хандрить. «Маша – ребенок тихий, послушный. А Ирочка, Машенькина мама, – вообще прелесть! Веселая, умненькая, всегда в настроении. И вот ведь – одна! Ну что за несправедливость», – сетовала старушка.

Жила она в центре, в старинной, полутемной коммуналке с классическим питерским двором-колодцем. Окна узкой и темной комнаты выходили во двор. Смотреть в окно было жутковато – каменная яма, а не двор. Достоевский.

А комнатка была уютной – потертые плюшевые гардины синего цвета, этажерки с остатками «прежней роскоши» – несколько калечных статуэток, серебряный кофейный сервиз, старинный, но все еще работающий будильник от Буре и фотографии. Фотографиями в рамках были уставлены все поверхности, включая широченный черный мраморный подоконник. Больше всего Маша любила рассматривать чужие фотографии. Она вглядывалась в незнакомые, строгие, прекрасные, одухотворенные лица и замирала.

Маша с мамой вставали рано и тихо-тихо, стараясь не разбудить старушку, одевались и выскальзывали за дверь.

Завтракали в кафе или в пышечной, и это было очень приятно – горячие пышки, пончики по-московски, посыпанные сахарной пудрой, Маша обожала.

Ну а потом бежали в музеи. Вечерами гуляли по улицам, а если везло, ухватывали билетик в театр, конечно, на галерку – на другое денег не было.

При всей экономии – обед в дешевой столовой или пирожки с молоком на скамейке – поездка вставала в копеечку. Но зато это было незабываемо: музеи, парки, Нева, неповторимая архитектура сдержанного, немного сурового города, отличающегося от вечно суетливой Москвы.

В их последний приезд совсем старенькая, постоянно болеющая тетя Люся подарила Маше браслетик. «Последнее ценное, что осталось», – грустно вздохнула она. Браслетик был червонного темного золота, плоский и узкий, на девичью руку, украшенный темно-зелеными, тусклыми, удлиненными изумрудами.

– Фаберже, – между делом сказала старушка.

Мама охнула и замахала руками:

– Люсенька, милая! Такое богатство! Нужно продать и ни в чем себе не отказывать! Зачем вам держать его?

Люся царственно покачала головой:

– Продать? Кому, Ирочка? Новым русским, как их теперь называют? Нет уж, увольте! Этот браслет наследный, еще от моих пра-пра! И носили его прекрасные дамы! И кстати, не продали, даже в самые жуткие дни! – гордо добавила она. – Браслет передавался только по женской линии – дочкам и внучкам. Никаким невесткам – ни-ни! Только родне по крови. Но ни дочки, ни внучки у меня нет. А вы какая-никакая, пусть дальняя, но родня. И к тому же – по женской линии. Все, разговоры закончены, и новая владелица – Маша, Мария Мирошникова!

Равнодушная к украшениям, Маша отдала подарок маме: «Носи или спрячь, решай сама». Носить мама не стала – куда, господи? В школу? Ну нет. Браслетик хранился в «сейфе» – так мама называла их схрон, когда-то обнаруженную дырку под подоконником.

Тетя Люся довольно скоро умерла, и Маша с мамой ездили ее хоронить.

В четырнадцать лет Маша поняла, что у мамы есть мужчина. Нет, она не приревновала ее – ума на это хватило, – но испугалась: а вдруг? Вдруг мама захочет замуж? Что тогда будет? Ах, как нарушится их прекрасная жизнь! Страшно представить. Но замуж мама не вышла. Просто иногда уходила – убегала на свидания, страшно смущаясь при этом.

Маша ни о чем не спрашивала. Но и мама ничего не рассказывала, что странно. Все-таки они были близки и откровенны друг с другом.

Маша выжидала. Но через полтора года мамины свидания закончились, и она пребывала в отвратительном настроении.

Маша не выдержала.

– Ну, – с усмешкой сказала она, – и где наш кавалер?

Мама покраснела:

– Уехал. И скорее всего, не вернется.

Маша строго вскинула брови:

– А поподробнее?

Подробности оказались таковы: кавалеру предложили работу – читать лекции в университете в Санта-Барбаре. Он лингвист.

– А тебя с собой не звал? – ревниво ухмыльнулась Маша.