Кудинов.

Беляев обернулся.

Кудинов с силой оттащил его от дерева. Сказал задыхаясь:

— Ты с ума сошел, Игорь! Что ты делаешь?!

Беляев молчал.

Кудинов положил ему руки на плечи. Обнял. Сказал:

— Надо жить, Игорь... Надо жить... У нас с тобой нет другого выхода... Надо жить...

Беляев стоял как каменный.

— Это крах, — произнес он. — Моя жизнь кончилась.

Кудинов посмотрел на него. Снял с плеч руки. Неожиданно рассмеялся.

— Твоя жизнь? — спросил он. — И это все, что тебя сейчас тревожит?

Беляев молчал.

— Краха, значит, испугался? — спросил Кудинов. — А как это понимать, объясни? С должности, что ли, снимут? Или чинов лишат?

Беляев молчал.

— А детей сиротами оставить не испугался? Стариков одних бросить на этом свете — ничего?

Беляев молчал.

— Давай, — сказал Кудинов, — вешайся, черт с тобой... Сделай одолжение! — повернулся и пошел в дом.

Беляев постоял немного. Сорвал с дерева веревку и швырнул ее через забор.

* * *

Старик Беляев шел по шоссе.

Начало светать.

Здесь по этой самой дороге несколько дней назад мчались нарядные бежевые «Жигули» с московским номером.

Вот и быстрая горная речка. И мост через нее.

Старик остановился.

Тяжело опустился на каменный бордюр.

Сполз на землю.

Так и лежал, обхватив землю руками, тот самый клочок асфальта, где несколько дней назад горели развернутые поперек моста бежевые «Жигули».

Старик не плакал. Глаза его были сухи.

* * *

Председатель исполкома Фомин уже собирался уходить домой.

Открылась дверь, в кабинет вошел прокурор.

— Законникам привет! — сказал Фомин.

— Добрый вечер, — прокурор тяжело опустился на стул.

— Ну как, — спросил Фомин, собирая в кейс бумаги, — отдали под суд того бандита?

— Какого бандита? — не понял прокурор.

— Шофера грузовика.

Прокурор вздохнул. Налил себе из графина. Выпил.

— А почему вы знаете, что нарушил грузовик? — спросил он.

— То есть? — не понял Фомин.

— Не исключено, виноват сам Беляев, — сказал прокурор.

— Иван Васильевич, — сказал председатель исполкома, — ты понимаешь, что говоришь?

Прокурор ничего не ответил.

— Он же своих близких потерял, — сказал Фомин.

— И поэтому не виноват? — спросил прокурор.

Председатель исполкома пожал плечами, сказал:

— Водитель самосвала пьяный же был.

— Откуда вы взяли? — удивился прокурор. — Трезв как стеклышко.

Возникла пауза.

— Это что, уже окончательно? — спросил Фомин.

— Идет следствие.

Они помолчали.

— Нет, — сказал Фомин. — Быть такого не может. Слышишь? Сознавать, что ты убийца своей жены и сестры... С ума сойти!.. А старикам каково?.. Нет, нет, не хочу!.. Есть же на свете справедливость. Ну пускай не на нашей грешной земле, но вот там, — он показал вверх, — там же должна быть справедливость, а?

— Не знаю, — сказал прокурор, — не по моей части.

— Что?

— Справедливость.

Фомин посмотрел на него.

— А что по твоей части? — спросил он.

— Закон. И истина. А она справедливой быть не обязана. — Прокурор усмехнулся: — Она выше этого.

Помолчали.

— Слушай, — сказал Фомин, — а нельзя... ну, вообще прекратить это дело?!

— Основания? — спросил прокурор.

— Горе! — выкрикнул Фомин. — Человеческое горе! Или тебе мало?

— Горе — понятие внеюридическое, — сказал прокурор.

— Что?

— Говорю, нет такой статьи в кодексе.

Фомин смотрел на него.

— Иван, — тихо произнес он, — что ты говоришь?.. Ты человек или...

— А что я могу сделать? — крикнул прокурор. — Приказать Зубкову? Наплюй, дескать, на закон, забудь свои прямые обязанности? — Он вздохнул. — Да и говорил я уже, — он устало махнул рукой. — Но Зубков продолжает искать истину. И будет ее искать, пока не найдет... Он мне это вполне популярно объяснил...

— Он что, сволочь? — спросил председатель исполкома.

— Кто? Зубков? — Прокурор усмехнулся: — Ну почему же? Отличный парень. Только, извините, очень добросовестный...

— А может быть, мне ему позвонить, — предложил Фомин.

— И что вы ему скажете? — спросил прокурор.

Фомин не ответил.

— Вам Беляева жаль, — сказал прокурор. — Мне, знаете, тоже. А Терехина вам не жаль?

— Водителя грузовика?

— Да... Трое детей, мал мала меньше... Вел себя, можно сказать, героически... До последней минуты пытался спасти женщин. Ожоги получил... Но, — прокурор покачал головой, — ради истины мы с вами будем множить горе. Еще не знаю чье. Но будем. И нет у нас другого выхода...

Фомин и прокурор молчали.

* * *

Терехины обедали.

Мрачный это был обед.

Только дети весело шумели. Максим дудел в дуду из бузины. Таня пела про крокодила Гену. Васька дул в чашку с молоком, устраивал в чашке молочные бури.

— А ну перестать! — прикрикнула на детей Екатерина Ивановна. — Распустились!

Дети удивленно притихли. К такому тону они не привыкли.

Терехин поднялся из-за стола.

— Пойдем, Васенька, — сказал он.

Мальчик живо вскочил со стула.

— Куда это? — спросила Екатерина Ивановна и тут же без всяких слов поняла. — Олег... — жалобно попросила она. — Не надо...

— Почему? — спросил он.

— Сам знаешь.

— Нет, не знаю, — твердо сказал он. — Раз не прихожу, таюсь и прячусь, значит, виноват... А я ни в чем не виноват... Мне не от кого прятаться... И часы Ольги Степановны надо отдать, — добавил он.

Екатерина Ивановна, сострадая, смотрела на него.

— Дурак, — вздохнула она.

— Идем, Василий, — сказал отец.

Они вышли.

...Терехин медленно брел по улице.

Васька бежал впереди.

* * *

Летом школа была пуста, в ней шел ремонт. Плотники