с трех раз, кто? — конечно, Розамунда Бартлетт, которая в том году преподавала в университете русскую литературу. Как бы иначе я туда попал! А места заманчивые.

В раннем Средневековье эти прибрежные области Нортумбрии были очагом христианской культуры и святости. Монастырь в Ярроу, например, был обителью Беды Достопочтенного, автора «Церковной истории народа англов» (закончена в 731 году), в Ландисфарне создавались удивительные иллюминированные книги, в частности, «Ландисфарнское евангелие», хранящееся в Британском музее. Седьмой и восьмой века были временем расцвета монастырской жизни в этих землях. До тех пор, пока сюда не причалили длинные ладьи викингов.

Дарэм возник как прямое следствие того страшного нашествия. И нынешний Дарэмский собор тоже. Когда-то он привлекал толпы паломников из-за хранящихся в нем святых мощей, в первую очередь, Святого Гумберта. До девятого века они хранились в монастыре на «Святом Острове» (так называли Ландисфарн), пока он не был взят, разграблен и сожжен викингами. Оставшиеся в живых монахи спасли раку с мощами и перенесли ее в другой монастырь, — но и туда вскоре добрались северные разбойники. Монахи подхватили мощи и укрыли их в другом месте, потом еще в одном. Вот так и носились монахи со своим святым по всей Нортумбрии, пока пути-дороги не привели их на крутой берег Уира, и здесь ковчежец со Гумбертом прирос к земле. Это было знаком. Так возникла первая церковь и поселение вокруг нее, а в конце XI века король Вильгельм велел строить на этом месте каменный собор.

Поездка получилась запоминающейся. Жаль, не добрался я немного до Адрианова Вала. Всего лишь пятнадцать миль не доехал до его самого западного форта Сегедунум — это в пригороде нынешнего Ньюкасла. Римляне построили Вал Адриана как кардинальную защиту — от моря до моря — от набегов северных пиктов, как границу между тем, что потом станет Англией и тем, что назовется Шотландией. Киплинг в «Паке с Волшебных холмов» посвятил Адрианову валу три великолепных главы. В них есть всё — и римский центурион Парнезий (от чьего имени ведется рассказ), и мудрый пикт-охотник, и император Британии Максим, и вторгшиеся из-за моря варяги.

«С востока на запад, насколько хватает глаз, одна длинная, убегающая к горизонту, то поднимающаяся, то ныряющая вниз линия башен и укреплений», — так описывает Вал впервые увидевший его римлянин Парнезий. Он объясняет Дану и Уне: «Вал Адриана — это, прежде всего, Стена, поверх которой идут оборонительные и караульные башни. По гребню этой Стены даже в самом узком месте трое солдат со щитами свободно могут пройти в шеренгу».

Двести лет без малого эту стену охраняли римские гарнизоны, квартировавшие в фортах, расположенных через равные промежутки вдоль всей стокилометровой стены. Естественно, что за это время Стена обросла всем, чем обрастают гарнизоны и пограничные города. Вот как описывает это Парнезий:

«Но не так удивителен сам Вал, как город, расположенный за ним. Поначалу там были бастионы и земляные укрепления, и никому не разрешалось строиться на этом месте. Те укрепления давно снесены, и вдоль всего Вала протянулся город длиной в восемьдесят миль. Вы только представьте! Один сплошной, шумный и безалаберный город — с петушиными боями, травлей валков и конными скачками — от Итуны на западе до Сегедунума на холодном восточном побережье! С одной стороны Вала — вереск, дебри и руины, где прячутся пикты, а с другой стороны — огромный город, длинный, как змея, и как змея, опасный.

Змея, растянувшаяся погреться у подножия Стены!»

Эти главы книги, несомненно, произвели особое впечатление на Уистана Одена, написавшего свои стихи об Адриановом Вале — по-своему, но явно с подачи Киплинга.

Блюз римской стены

Над вереском ветер холодный гудит…

Заеден я вшами, соплями умыт.

С небес прохудившихся льет и течет…

Я воин Стены, ее страж и оплот.

Крадется туман между серых камней…

Один я кукую без милки моей.

Чего я тут за морем жду-стерегу? —

Девчонка моя на другом берегу.

Вокруг нее вьется носатый Фабулл,

Схватил бы урода да в лужу макнул.

Пизон — христианин, при нем не сбрехни,

Он молится рыбе, а девкам — ни-ни.

Колечко подружки я в кости спустил,

Без девок и денег терпеть нету сил.

Скорей дослужить бы, и лямку долой,

Увечным, кривым — но вернуться домой!

Остатки Адрианова Вала еще сохранились кое-где редким пунктиром вдоль исчезнувшей римской линии укреплений. Конечно, я мог добраться туда и посмотреть своими глазами на то, что осталось. Мог потыкать ногой в кирпичную кладку, как в шину своего «жигуля», и сказать:

— Нормально…

Но стоило ли? И что бы это добавило к тому, что я узнал от Киплинга и Одена?

Но жизнь — помилуй! — разве так ярка

И так сильна, как выраженный гений?

(Новелла Матвеева)

Ракушка двадцать третья. В Шотландии

(Три Роберта)

В девятом классе я взял в библиотеке книгу из серии ЖЗЛ о Роберте Бернсе, и она мне так понравилась, что я отклеил портрет на фронтисписе, поместил его в рамку под стекло и повесил в своей комнате. И так, без портрета, вернул, поганец, в библиотеку.

В деревне парень был рожден,

Но день, когда родился он,

В календари не занесен,

   Кому был нужен Робин?

Зато отметил календарь,

Что жил такой-то государь

И в двери дома дул январь,

   Когда родился Робин.

Конечно, я уже знал шотландскую балладу о двух воронах («The Twa Corbies») в переводе Пушкина:

Ворон к ворону летит,

Ворон ворону кричит:

Ворон! где б нам отобедать?

Как бы нам о том проведать?

Ворон ворону в ответ:

Знаю, будет нам обед;

В чистом поле под ракитой

Богатырь лежит убитый.

Концовку баллады — «А хозяйка ждет милого, / Не убитого, живого» — я понимал по-своему: жена ждет