Корабль был построен специально для антарктических экспедиций, но как потом оказалось, к полярным условиям был не очень приспособлен. Несмотря на это, первая экспедиция Роберта Скотта сделала много важных открытий.

Будет еще и вторая, последняя, в 1912 году, когда экспедиция Скотта с неимоверными трудностями достигнет Южного полюса — и увидит там норвежский флаг: экспедиция Амундсена опередила ее на четыре недели.

Мы спустились внутрь корабля. Там все занимались своими делами: в кубрике совсем похожие на настоящих матросы играли в карты, в камбузе корабельный кок орудовал сковородками, штурман в своей каюте прокладывал курс по карте. Мы расселись вокруг большого стола в кают-компании и по случаю холодной погоды выпили чаю с ромом.

«To strive, to seek, to find, and not to yield» («Дерзать, искать, найти и не сдаваться») — эта последняя строка «Улисса» Теннисона была вырезана в 1913 году на памятном кресте, поставленном на южной оконечности острова Росса в память Скотта и его спутников.

…В мою последнюю ночь в Шотландии я не спал допоздна, читал какой-то запутанный детектив, где действие происходит в эдинбургских подземельях. Может быть, оттого мне и приснился этот сон. Будто идем мы со Стюартом Сандерсоном по Кэнон-Гейт, и он говорит: «Зайдем сюда, тут хороший погребок». Мы спускаемся по лестнице, проходим длинный коридор, поворачиваем и идем по другому коридору, в конце которого дверь с полувырванной ручкой, висящей на одном гвозде. За дверью комната, похожая на чулан, где всё так заставлено швабрами и коробками, что не сразу замечаешь еще одну дверь слева. Мы открываем эту дверь и вдруг действительно оказываемся в погребке со сводчатыми стенами и большим столом посередине, за которым сидят и неспешно разговаривают три джентльмена.

Они сразу стали махать, приглашая нас к себе. Мы подошли и поприветствовали их. «Грегори», — сказал я, непринужденно снимая плащ и вешая его на спинку дубового стула. «Стюарт», сказал Стюарт, присаживаясь рядом.

«Роберт», — представился парень с каштановыми, слегка вьющимися волосами, чем-то напомнивший мне Сергея Есенина.

«Роберт», — кивнул худой и одновременно усатый джентльмен с добрыми насмешливыми глазами.

«Роберт», — подтвердил капитан, чье волевое капитанское лицо несло на себе загар обоих полушарий. Рядом с ним на столе лежала фуражка с «крабом».

Мы сидели, прихлебывая светлое пиво, и славно разговаривали — о чем, и не вспомнить, а после третьей кружки, переглянувшись, вдруг запели.

«Should auld acquaintance be forgot», — затянул Роберт, похожий на Есенина, и мы радостно подхватили припев:

За дружбу старую — до дна,

За счастье прежних дней!

По кружке старого вина —

За счастье прежних дней!

Но тут Роберт, который с усами, сдвинул брови, пристукнул кулаком по столу и грянул:

Пятнадцать человек на сундук мертвеца,

Йо-хо-хо, и бутылка рома!

Пей, и дьявол тебя доведет до конца,

Йо-хо-хо, и бутылка рома!

От этого «йо-хо-хо» Роберт, который капитан, совсем раздухарился. Он нахлобучил фуражку, задрал подбородок и принялся дирижировать обеими руками:

По морям, по волнам —

Нынче здесь, завтра там!

Эх, по морям, морям, морям, морям —

Нынче здесь, а завтра там!

«До чего хорошо сидим», — успел подумать я во сне… и вдруг вспомнил, что утром я улетаю домой в Москву. И с последним печальным «эх!» — проснулся.

Часть 2. Поэты

Сокол по кличке Удача

Фортуна хмурится.

Где взять лекарство?

Меня швырнуло в прах

Судьбы коварство.

Т.У.

I

В королевской библиотеке Виндзорского замка вот уже четыреста лет хранятся две папки с рисунками Ганса Гольбейна — немецкого художника, много лет прожившего в Англии. Искусствоведы считают, что это — подготовительные наброски к живописи, но очевидно одно — они сами по себе шедевры высочайшей марки.

Перед нами — портреты придворных Генриха VIII. Среди них — сэр Томас Уайет, поэт. Умное, благородное лицо прекрасно «рифмуется» с дошедшими до нас стихами, письмами, переводами. Глядя на него, я думаю о том, как трудна моя задача. На живописный, красочный портрет мне не замахнуться. Попробую лишь очертить чернилами «по контуру» карандашный рисунок, оставленный в стихах и документах, расцветив его по своему разумению более или менее правдоподобными соображениями и догадками.

II

Двор Генриха VIII был сценой одной из самых патетических драм в мировой истории, и притом блестяще украшенной сценой. Его прижимистый батюшка Генрих VII позаботился о том, чтобы наполнить казну, и эти денежки очень пригодились наследнику.

В глазах народа Генрих выглядел идеальным королем. Шести футов росту, румяный и статный, с величественной осанкой и манерами, он любил пиры, танцы, маскарады и сюрпризы. Он приглашал лучших музыкантов из Венеции, Милана, Германии, Франции, а также выдающихся ученых и художников, среди которых были, например, необузданный Пьетро Торриджано из Рима (сломавший в драке нос Микеланджело), Ганс Гольбейн из Аугсбурга, Иоанн Корвус из Брюгге и другие. В Лондоне жил знаменитый Томас Мор, автор «Утопии», чей дом сравнивали с Платоновской Академией. Говорили, что по числу ученых английский двор может затмить любой европейский университет. Король и его придворные упражнялись в сочинении стихов и музыки; постоянно устраивали красочные шествия, праздники, даже рыцарские турниры (собственно говоря, бывшие уже анахронизмом).

Томасу Уайету было суждено сыграть на этой сцене одну из приметных ролей. Он появился здесь молодым человеком, только что окончившим Кембриджский университет, и сразу выдвинулся благодаря своим исключительным талантам: писал стихи, замечательно пел и играл на лютне, свободно и непринужденно говорил на нескольких языках, был силен и ловок в обращении с оружием (отличился на турнире в 1525 году).

К тому же, этот образцовый рыцарь был из знатной дворянской семьи. Он родился в 1503 году в замке Аллингтон в Кенте. Отец его, сэр Генри Уайет, во времена междоусобиц сохранил верность Генриху VII; за это (как сказывают) Ричард III его пытал и заточил в Тауэр, где лишь сочувственный кот, приносивший узнику по голубю каждый день, спас его от голодной смерти. Сохранился портрет сэра Генри в темнице — с котом, протягивающим ему через решетку голубя, а также отдельный портрет «Кота, спасшего жизнь сэра Генри Уайета». После освобождения из тюрьмы Генри Уайет возлюбил котов, а благодарный Генрих