мужа и не знает, что он убит. Я как будто в упор не замечал сказанного в третьей строфе: «Кем убит и отчего, / Знает сокол лишь его, / Да кобылка вороная, / Да хозяйка молодая». Выходит, не только знает, что богатырь убит, но даже и кем убит. И если все-таки она ждет «милого», то явно не его, а может быть, даже его убийцу. Но такое коварство не укладывалось в моей юной голове; пример леди Макбет не приходил на ум.

В некотором роде я уподоблялся тем шотландским ханжам, которые давным-давно подправили сюжет песни: ворон и конь преданно сторожат тело богатыря, пока его не находит верная жена, чтобы честно схоронить. И добавили к сему елейный конец: «Дай Боже и нам такого сокола, такого коня и такую жену». Почти во всех сборниках вплоть до нынешнего времени печатается этот благочестивый вариант, но ясно одно: Александр Сергеевич вряд стал бы его переводить; вероятно, ему попалась первоначальная, подлинная версия — и она его вдохновила.

Древний певец Оссиан, увлекший романтиков по всей Европе своей поддельной арфой, и Вальтер Скотт принесли моду на Шотландию в Россию. Как известно, Михаил Лермонтов гордился своим происхождением от Георга Лермонта, шотландского дворянина на русской службе, и возводил свой род еще дальше — к полулегендарному певцу Томаса Рифмачу, получившему дар пророчества от эльфов. И представлял себя настоящим хайлэндером, и писал:

На запад, на запад помчался бы я.

Где цветут моих предков поля,

Где в замке пустом, на туманных горах,

Их забвенный покоится прах…

Неудивительно, что шотландцы, в свою очередь, гордятся русским поэтом и что двухсотлетие со дня его рождения было отмечено в Великобритании сборником, в который вошли переводы не только на английский, но и на шотландский язык. Книга была подготовлена профессором Эдинбургского университета Питером Франсом, специалистом по стихотворному переводу; он также и один из переводчиков.

С Питером Франсом меня познакомила Елена Владимировна Пастернак, которая не раз поминала его прежде в наших разговорах, а тут представился подходящий случай: Франс приехал в Москву. Помню, мы с ним не сразу нашли кафе, в котором можно спокойно поговорить о стихах без музыкальной глушилки, но, в конце концов, это удалось; а на прощание Питер подарил мне составленную им книгу переводов.

Читая ее, я сделал неожиданное открытие. Мне показалось (ручаться я не могу), что переводы Лермонтова на шотландский язык — наиболее удачные в книге, самые близкие по духу. Я задумался, откуда такое впечатление. Может быть, потому что они сохраняют некую романтическую отдаленность, тот особый аромат, который в переводах, как правило, исчезает. Ибо англичане переводят русскую классическую поэзию современным литературным языком без вкуса и запаха, — а в шотландском, что ни говори, всегда чувствуется привкус времени и места.

Через пару лет после нашей встречи с Питером Франсом Британский совет в Москве затеял русско-шотландский поэтический диалог. С Британским советом я сотрудничал давно, сначала по ирландским делам; он помогал приглашать в Москву ирландских поэтов и издавать их книги: в том числе, к нам приезжали такие первоклассные поэты, как Джон Монтегю и Шеймас Хини. Много лет под его эгидой существовала студия молодых переводчиков, которую вели мы с Мариной Бородицкой. Общими усилиями и при активной поддержке Британского совета мы выпустили антологию «В двух измерениях: современная британская поэзия». А потом издали Уильяма Блейка «Песни неведения и песни опыта» к выставке картин Блейка в Пушкинском музее — и роскошную книгу-альбом «Поэзия прерафаэлитов» (стихи и картины) к выставке прерафаэлитов.

А потом международная ситуация изменилась, и Британский совет России прекратил свою работу. Одним из их последних проектов и оказался русско-шотландский семинар.

Идея была в том, чтобы усадить вместе трех русских поэтов и трех шотландских и предложить им переводить стихи друг друга, прямо по ходу работы обсуждая их с автором. От России были Марина Бородицкая, Лева Оборин и я. От Шотландии — Кристин де Лука, Джен Хадфилд и Стюарт Сандерсон. Состав участников диалога, конечно, был сбалансирован в возрастном, гендерном и прочих аспектах. Кристин де Лука, например, была с Шетландских островов, расположенных далеко в Северном море и стихи писала на своем родном шетландском диалекте, сплаве шотландского языка с норвежским. Кроме того, она успела побывать «Макаром», то есть шотландским поэтом-лауреатом.

Ведущей семинара была чудесная Рози Франс (дочь Питера Франса), которая тонко понимала стихи и отлично знала русский язык. Она, сидела, как учительница, лицом к классу, то есть к столам, за которыми мы корпели над переводами, и в трудных случаях к ней всегда можно было подойти за дополнительными разъяснениями. Мы работали до обеда, а потом наступало время для отдыха и доработки сделанного утром.

Самым молодым в нашей компании оказался Стюарт Сандерсон; но, вопреки разнице лет, диалог с ним оказался для меня самым вдохновляющим. Когда я увидел, как он перевел мое стихотворение «Бирнамский лес», я умилился почти до слез. В первый раз я встретил англоязычного поэта, вполне понимающего значение формы русских стихов (рифмы, ритма, строфики) и умеющего точно их соблюсти. При этом, разумеется, невозможно быть буквально точным, то есть донести в полноте словесный состав оригинала, приходится импровизировать и что-то добавлять от себя. На жаргоне переводчиков это называется «отсебятиной». Так вот: «отсебятины» Стюарта были настолько в духе оригинала, настолько согласовывались со смыслом и лирическим посылом русских стихов, что по-английски получалось, безусловно, мое стихотворение, хотя и побывавшее в чужой голове. Чужой, но устроенной сходным образом.

Лишь некоторое время спустя я понял, что Стюарт Сандерсон продолжает не просто английскую, европейскую и так далее традицию стихосложения, но и свою, шотландскую, старинную и своеобразную. Всякий, кто читал хотя бы Роберта Бернса в русском переводе, знает, как музыкальна шотландская поэзия, насколько она тяготеет к сложной и даже щеголеватой строфике. Отсюда, я думаю, и музыкальность Стюарта, и его совершенное владение регулярным стихом. Тут оказалась полезной некая «провинциальность», общая у нас с шотландцами, умышленное отставание от прогресса, — что проявляется и в пристрастии к рифме и в других смертных грехах.

Хочу привести пример, показывающий, как Стюарт переводил русские стихи; но сперва несколько слов, чтобы ввести в курс дела. Как вы помните, ведьмы предсказали Макбету, что он будет непобедим, пока Бирнамский лес не пойдет на Дунсинан. И Макбет, ничего не страшась, совершает свои ужасные злодейства — ведь так не бывает, чтобы лес ходил. И вдруг он видит, пораженный, что