такие исполинские силы, размеры которых легко себе представить, если вспомнить, что он погиб в том возрасте, в котором наши другие писатели и поэты (за исключением одного Пушкина) делали только первые, еще робкие и неуверенные шаги по столбовой дороге русского художественного слова. К 26 годам своей жизни Гоголь успел написать лишь «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Вия» и «Тараса Бульбу». Тургенев только в 29 лет дал «Хоря и Калиныча» – повесть, положившую начало его литературной известности. Толстой в 28 лет закончил свое «Детство», «Отрочество» и «Юность»; в этом же приблизительно возрасте Достоевский дебютировал своими «Бедными людьми». Умри Пушкин в годы Лермонтова, и мы не имели бы «Капитанской дочки», «Медного всадника», всех «Повестей Белкина», «Пиковой дамы», окончания «Евгения Онегина» и многого другого, что составляет славу Пушкина, как поэта.

По сравнению с этими писателями, взятыми на отрезке лермонтовской жизни, литературное наследство Лермонтова кажется огромным. Оно было бы значительно больше, если бы он более серьезно относился к своему чудесному дару и к тем обязанностям, которые налагал на него этот дар. Ведь бывали месяцы, когда поэт не писал ни строчки или разменивался на вещи, совершенно недостойные его великого таланта!

* * *

В области художественного творчества и в литературе, в частности, изначала существуют две стихии, противостоящие и даже враждебные одна другой: аполлинистическая и дионисическая. Аполлон3 – царство света и гармонии, полнота мудрости, совершенство формы. Царство Диониса4 – ущерб, влажность, призрачность лунной ночи, в млеющей дали которой смутными контурами намечены далекие берега и скалы. По общему признанию, аполлинистическое начало наиболее полно и совершенно отразил в нашей литературе Пушкин. В царстве Диониса точно такое же место занимает Лермонтов. Так и стоят отдельными вершинами эти два конгениальных поэта, подобно двум другим великанам – Толстому и Достоевскому, – и от них раздвоенным потоком, не сливаясь и не расходясь, течет мощная река русской литературы.

Взгляд, согласно которому Пушкин и Лермонтов представляют два полюса нашей поэзии, выражают две творческие стихии, весьма прочно утвердился в русской философской и критической мысли. Даже Мережковский, ближе других подошедший к Лермонтову, считал его «ночным» светилом русской поэзии – в противовес дневному светилу – Пушкину5. Вариантом этой мысли является утверждение Георгия Иванова о том, что «каждый русский поэт связан воспоминаниями о Пушкине или о Лермонтове»6.

Думается, однако, что не все в указанной схеме безошибочно и до конца правильно. Да, Лермонтов бунтарь, строго осужденный В. Соловьевым за свое «богоборчество», но ведь дионисическое начало, в плену которого с детства находился поэт, к концу его жизни стало заметно убывать. Не следует также забывать, что Лермонтов умер на 27 году своей жизни, т. е. в том возрасте, в котором Пушкин, которого мы считаем (и вполне заслуженно) образцом душевного равновесия и морального здоровья, тоже еще не определился, не устоялся, не нашел себя, еще находился во власти демонов, терзавших Лермонтова. С полным правом можно утверждать, что лермонтовский путь – это путь от Диониса к Аполлону, т. е. тот самый, который проделал и Пушкин. Но только в противоположность последнему, процесс духовного перерождения Лермонтова протекал в формах, значительно более бурных, чем у Пушкина. Не надо забывать, что в Лермонтове кипели исполинские силы, что он был натурой сложной, гениальной, с огромным запасом внутреннего мучительства, которое сближает его с Толстым и Достоевским, и свой путь внутреннего преображения он переживал несравненно болезненней, чем его великий предшественник.

* * *

Что подлинной стихией Лермонтова было не царство Диониса, об этом свидетельствует его неутоленная тяга к Богу. Это самый христианский из всех наших поэтов, несмотря на весь свой кажущийся демонизм. И в этом отношении Лермонтов очень близок к Достоевскому. У каждого из них мы видим борьбу ангелов Света с духами Тьмы. Поэтому, как нам кажется, наиболее верное истолкование лермонтовской стихии дал наш знаменитый историк В.О. Ключевский, сказавший о творчестве Лермонтова: «Его грусть становилась художественным выражением того стиха молитвы, который служит формулой русского религиозного настроения: да будет воля Твоя. Никакой христианский народ своим бытом, всей своей историей не почувствовал этого стиха так глубоко, как русский. И ни один русский поэт доселе не был так способен проникнуться этим народным чувством и дать ему художественное выражение, как Лермонтов»7. Чтобы убедиться в правильности суждения Ключевского, достаточно хотя бы бегло перечитать лирику Лермонтова, особенно последнего периода – его «Молитву», «Когда волнуется желтеющая нива», «Я Матерь Божия», «Выхожу один я на дорогу» и пр.

И в жизни, несмотря на весь свой кажущийся байронизм и бреттерство, Лермонтов оставался глубоко верующим человеком. Интересен в этом отношении рассказ одного из сослуживцев Лермонтова, который вместе с поэтом ехал на перекладных из Петербурга на Кавказ. Ехали не торопясь, с частыми и длительными остановками. Одна из таких остановок была в Воронеже. Здесь автор рассказа предложил поэту пойти в Митрофановский собор, отстоять обедню и приложиться к мощам угодника. Лермонтов в вежливой, но едкой форме отклонил это предложение, и его спутник, несколько обиженный, отправился в город один. Каково же было его удивление, когда, войдя в собор, он увидел у одной из колонн Лермонтова, который, стоя на коленях, горячо молился. Чтобы не смутить его, автор воспоминаний поспешил незаметно покинуть церковь8.

Не является ли этот случай подтверждением того, что сказал однажды поэт о себе самом: «Но лучше я, чем для людей кажусь: они в лице не могут чувств прочесть»9.

* * *

С формальной стороны Лермонтова нельзя назвать, как его великого учителя Пушкина, демоном совершенства. В стихах Лермонтова есть срывы, как будто не вяжущиеся с его славой великого поэта, нет в них отточенности и изящества пушкинского стиха; нередко грешит поэт против языка (например, «Из пламя – вместо «пламени» – из света рожденное слово»10); встречаются у него технические неточности (львица – «с косматой гривой на хребте»11), повторения (строка «камень, сглаженный потоком»12 повторяется у него чуть не во всех кавказских поэмах), самозаимствования и пр. Однако при оценке художественных достоинств наследия Лермонтова не следует упускать из виду, что большая часть его поэм и стихов представляет юношески-незрелые вещи, из которых сам поэт считал возможным поместить лишь незначительную часть, а затем и то, что многие стихотворные вещи Лермонтова являлись лишь эскизами будущих, еще не оформившихся произведений или вариациями на одну и ту же тему. Поэтому следует снисходительно относиться к погрешностям лермонтовских стихов и смотреть на них как на промахи юного гениального «дилетанта», которым он был, по словам Толстого, – в противоположность