– Десантникам лошади, что попу гармонь! – смеялись солдаты.

Но мне было не до смеха. Лошадь не машина, она живая, ей нужен особый уход. Я понятия не имел, как с ними обращаться. Среди прибывающих в пополнение мне удалось наскрести несколько человек, умеющих обращаться с лошадьми. Но иметь дело со снабженцами оказалось не проще. Снабженцы стали меня лучше кормить и одевать, чем других офицеров, – меня это оскорбляло. Я скандалил. А снабженцы никак не могли понять, чем я недоволен. Я любил свою армию, но неистребимость холуйства снабженцев меня убивала.

Утвенко, наш командир дивизии, любил устраивать строевые смотры. Солдаты, напротив, не любили смотры и вообще строевую подготовку. По их мнению, она только изматывала их. Я тоже так думал. Но однажды на фронте надо было перейти холодный ручей вброд. А была уже поздняя осень, вода ледяная. Солдаты остановились перед ручьем в нерешительности. Простудишься, а потом как быть?

Старшина дал команду построиться в колонну. Построились. Кто-то хотел высказаться.

– Разговорчики в строю! – предупредил старшина.

Солдат замолчал.

Старшина скомандовал:

– Вперед, шагом марш!

Строй двинулся и перешел ледяной ручей. И никто не заболел, даже не чихнул. Тот, кто воевал в Отечественную, хорошо помнит, что у нас не было простудных заболеваний. А ведь приходилось целыми неделями быть и под дождем, и ночевать на снегу, и мокнуть в болотах.

Я к строевой подготовке относился по-другому. Строй нужно уметь держать, но не нужно тратить время на шагистику. Не лучше ли это время использовать для других полезных занятий, например, для рукопашного боя или на преодоление полосы препятствий. Готовясь к строевому смотру, я не гонял своих солдат до седьмого пота, как делали другие офицеры. Я говорил им.

– Пока идете вдали от трибуны, идите в ногу, но не утруждая себя. Подходя ближе к трибуне, на которой стоит начальство, только делайте руками хорошую отмашку – ваши ноги начальство не видит. Но у самой трибуны, когда я приложу руку к козырьку, тяните носок, печатайте шаг, выдавайте все, на что способны.

Так и поступали. И считались лучшим взводом, а потом и лучшей ротой по строевой подготовке. После смотра Утвенко командовал:

– Оркестр на середину! Гопак!

И все пускались в пляс. Плясали все, кто как мог. Кто просто скакал под музыку, а кто выкаблучивал сложные коленца. Но веселье было всеобщее! Это была хорошая разрядка, необходимая в условиях войны. Она снимала усталость и стресс. От своего деда, работавшего на свекловичных плантациях, я слыхал, что хозяин тоже устраивал танцы. За день умаешься так, что спину не можешь разогнуть. А потанцуешь – и хоть снова на работу. Это старое изобретение.

Приходя с проверкой на наши занятия, начальство обычно оставалось довольно.

– Хороший командир, но с подчиненными разговаривает шепотом…

У меня действительно был принцип никогда не повышать голос на подчиненного, не ругаться матом, не делать замечание так, чтобы слышали другие солдаты. Такой стиль обращения с солдатами назывался презрительно «чухраевщиной».

Чтобы не создавать проблем, я уславливался:

– Ребята, к нам приближается начальство. Оно недовольно, как я с вами обращаюсь. Поэтому, когда они подойдут, я буду на вас кричать и вести себя, как другие командиры. А вы не обижайтесь.

Получив согласие, я ублажал слух начальства громким разносом солдат:

– Как выполняешь задание?! У тебя что, руки из зада выросли?! Повторить еще раз!.. Безобразие! Распустились, черт побери!..

Начальство оставалось довольно, и солдатам нравилось разыгрывать «цирк».

Заявился к нам в роту новый военврач, Нина Майорова.

– Можно посмотреть на ваших лошадок?

– Можно.

– А покататься на них можно? Я была жокеем, участвовала в соревнованиях, получала призы… Не верите? Я покажу свидетельства.

Я поверил и разрешил.

Майорова отобрала лошадь, ловко оседлала ее, легко вскочила в седло и поскакала по лесной дороге, как заправский жокей. С тех пор она стала приходить в роту часто.

– Хотите, я научу вас верховой езде? – предложила она однажды.

Я согласился. Выбрав свободное от учений время, я звонил в медсанбат, прибегала Нина и давала мне первые уроки. Я научился седлать лошадей, правильной посадке, а потом и езде. Майорова сначала ругала меня за ошибки, а потом стала понемногу хвалить. Я делал успехи. В честь октябрьских праздников мы устроили в роте небольшой ужин. Умеренно выпили (по чарке), я произнес речь, но пришли два автоматчика и сказали, что меня вызывает Утвенко. Делать нечего – служба есть служба. Я поднялся из-за стола и пошел за автоматчиками. Я предполагал, что что-то случилось, раз такой срочный вызов. На опушке леса стояло несколько домиков, в них располагался штаб. За столами сидели офицеры штаба и пили водку. Ничего еще не успевшего сообразить, меня втолкнули в соседнюю комнату. Там пировал Утвенко со своими гостями, думаю, с городским начальством.

– А вот он, Гришка Чухрай! Отважный десантник и, между прочим, артист! На смотре самодеятельности получил первую премию. Давай, Грыцко, что-нибудь такое!

Меня больно резанул такой оборот дела. Почему я должен его развлекать? Я наотрез отказался.

– Почему? – удивился Утвенко.

– Потому что вы все пьяны. Вы даже не предложили мне выпить, не угостили, а уже «исполни что-нибудь такое».

Утвенко нахмурил брови, но тут же пьяно рассмеялся.

– Вот это парень! Он у меня с самого начала в корпусе! Десантник! Казак!.. Катя, налей ему!

Я первый раз увидел жену Утвенко. Она мне не понравилась. Невзрачная, с расплывшимися от водки намазанными губами, пьяно улыбаясь, она налила мне полную кружку водки. От унижения, которое испытал, я выпил всю кружку. Раздались аплодисменты. Громче всех аплодировал Утвенко. Гости совали мне в рот жареное мясо и соленые огурцы. В голове шумело, в глазах все плыло. Я не помню, что там еще было…

На следующий день Нина Майорова пришла, чтобы покататься на своей лошадке.

– А что вы не седлаете? – спросила она.

– Вчера много выпил.

– Я видела. Я тоже там была.

– Правда? Я что-нибудь там натворил?

– Нет, – улыбнулась она, – вы вели себя очень достойно. – И прибавила значительно: – В вашем положении… вы заставили Утвенко плясать с вами, потом немного грубили ему… В общем, все нормально.

– Я очень рассердился.

– Я это заметила… А на Утвенко вы не сердитесь, он очень вас любит.

– Как вы свою лошадь…

Она рассмеялась, вскочила в седло и ускакала в лес. Скоро, разобравшись что к чему, лошадей у нас забрали, я освободился от своих обязанностей командира штабной роты, и мы выехали на фронт. Нину Майорову я больше не видел. Рассказывали, что видели ее раненой в ногу. Она шла, а кровь хлюпала в сапоге.