А дома боярин Семен, будто шутя, говорил жене:

– Гавря-то на Нюшку поглядывает. Кажись, в лета выходит, скоро и оженить пора.

Антонида на мужа посмотрела серьезно:

– Ты, боярин Семен, сказал – «аз», говори и «буки». Настанет час жени Гаврю на Нюшке. Он отрок что надо. Да и любимец княжий. С твоей помощью, боярин Семен, князь Борис землей его наделит.

– А что, Антонидушка, в словах твоих истина. Достоин Гавря этого. Вот мы его на будущий год и оженим, домом новым одарим и пашней, да лесом. Быть Гавре боярином тверским.

* * *

Набег Улу-Магомета на Москву и Тверь помешал готовящемуся второму речному походу на Казань. В зиму снова поставили тверичи ладьи на катки, выволокли на берег. А по всей земле тверской послали гонцов скликать охочих людей к летнему речному походу.

Завьюжило, замело поля и леса, огородили Тверь снеговые сугробы. Встала Волга, заковал ее звонкий лед.

По санному пути отправились бояре с полюдьем29 по деревням и селам. Тверской князь нарядил дворецкого с гриднями. Где добром смерды платили, где силой гридни забирали. Доволен боярин Семен, целый санный поезд с мешками зерна привезли в Тверь, еще поезд мяса мороженого, да птицы битой, да еще бочонки масла и меда. А отдельно скору.

Всю пушнину боярин Семен в казну княжескую велел упрятать, да листьями ореховыми переложить, чтоб моль не поточила.

Доволен князь Борис, доброе полюдье в нонешнее лето, и на княжий двор хватит, и на дружину.

Слегка спали морозы, бывали дни, когда снег плющило, оттаивало, но до весны было еще далеко, когда тверской князь собрался в Москву на свадьбу великого князя московского Василия.

Брал Борис с собой и оружничего. А накануне отъезда повстречал Гавря Нюшку. Остановились в дворцовом переходе, взял Нюшкину руку, спросил, сам не ведая, как-то получилось:

– Пойдешь ли ты, Нюшка, за меня замуж?

Она очи подняла, ответила чуть слышно:

– Коли серьезно сказ твой, то пойду.

День едва начался, когда с подворья боярина Всеволжского выехали одна за другой две колымаги на санном ходу и несколько груженых розвальней.

В первой колымаге сам боярин, во второй дочь боярина Алена и боярыня-кормилица, старая Пелагея.

Дочь боярина Алена, вся в слезах, зареванная. Ведь отец заверил дочь, что великий князь московский станет ее мужем, и такая свадьба вот-вот состоится.

Но неожиданно вдовствующая великая княгиня Софья Витовтовна велела молодому великому князю не на девице Всеволжской жениться, а на внучке Владимира Андреевича Храброго, Марьюшке.

За московской заставой колымаги выбрались на звенигородскую дорогу и не выморенные, застоявшиеся кони, впряженные цугом, побежали резво.

Ездовые щелкали бичами, покрикивали. Боярин Всеволжский, забившись в угол колымаги, поглядывал угрюмо на убегавшие леса, перелески. Мысли назойливые, на душе гадко. Ведь обещал ему князь Василий, когда воротится из Орды с добром на великое княжение, возьмет замуж Алену. Зло шептал:

– Обесчестили Василий с матерью дочь мою. А ведь какая жена была бы, какая великая княгиня! Теперь хихикают над нами бояре московские…

И поругивал себя боярин Всеволжский, зачем стлался перед ханом, увещевал, чтоб великое княжение не Юрию Дмитриевичу передал, а Василию. Васька данное ему слово не сдержал…

Поскрипывал санный полоз, колымага катила легко. Боярин Всеволжский догадывался, во втором рыдване Алена подвывает. Да и как ей позор сносить?

Неожиданно подумал, как-то звенигородский князь его примет? Там, в Сарае, он против Юрия Дмитриевича выступал. Ну как ноне скажет Юрий, ты, боярин Иван Дмитриевич, навроде перемета, ведь Я, князь Юрий Дмитриевич, на великом княжении сидеть должен по старшинству. Кривдой жить вздумал, боярин…

И Всеволжский решил, коли у звенигородского князя приюта не сыщется, в Рязань отправится, к князю Ивану Федоровичу.

* * *

Тверской князь давно не бывал в Москве. В последний раз, когда княжил великий князь московский Василий Дмитриевич. Борис в ту гору юным отроком был. Едучи во Владимир, заночевал в Москве. Его потчевали князь Василий Дмитриевич с Софьей Витовтовной.

Уже тогда Борис понял, хоть Софья была молодой, но властной. Высокая, дородная, она держала в повиновении не только Василия Дмитриевича, но и всех бояр московских.

Коли по молодому великому князю московскому судить, то и поныне Софья Витовтовна все на себя в княжестве Московском приняла. Даже сыну Василию на невесту указала, сам неволен в выборе. Не то, что он, Борис. Полюбилась княжна Анастасия, привезли ее в Тверь. Ох, какая она была красавица!

Как сейчас помнит князь Борис, когда он, епископ и все духовенство встречали ее поезд. Звонили тверские колокола.

Бояре тверские раскатали от кареты до того места, где стояли Борис с духовенством, ковры, Анастасия подошла под благословение епископа Вассиана. Он уже тогда был епископом тверским. Неделю до венчания Анастасия жила в монастыре в келье игуменьи.

Борис ждал того дня, когда заберут ее из монастыря в княжеские хоромы. И был пир широкий. Князь тверской велел выставить столы в Кремнике, куда позвали весь люд. На кострах мясо и рыбу варили и жарили, в печах пироги пекли. Князь и княгиня к народу выходили, кланялись. Хоть и властна она, но люд тверской зауважал Анастасию.

Чтит она Тверское княжество выше Московского, даже Ростовское и Суздальское ниже Твери ставит.

В Москве Борис подарит Марии Ярославне колты30 с жуковиной, а вот невесте своей Анастасии тогда, на свадьбе, в подарок поднес диадему восточной работы, еще матери его покойной принадлежавшую. Настанет час, Анастасия подарит диадему своей дочери, а может, невестке.

Ох, как же время скоротечно, еще княжить не княжил он, Борис, а года за четверть века перевалили.

Пришел дворецкий, доложил, что к отъезду все готово, десяток гридней, какие в Москву сопровождают, ждут. Оружничий Гавря в сборе, изготовились и боярыни, наряженные быть с княгиней Анастасией.

– Добре, – кивнул Борис, – вели боярину Семену выезжать, Гавре и гридням верхоконно следовать.

* * *

В трое суток добрались до Москвы. Пока ехали по Земляному городу и Белому, Анастасия в оконце колымаги поглядывала. Срубленные накануне домишки белели свежим тесом. Местами боярские хоромы возвышались двумя ярусами. А когда колымага поскользила по брусчатке Китай-города, минуло каменную кремлевскую стену, из-за которой возвышались храмы церковные, Анастасия промолвила:

– Эвон, какая она, Москва! Теперь вижу, князь, верный замысел твой и Тверь в камень одеть. Давно пора нам бревенчатую рубаху скинуть. Ведь же сбросили и суздальцы, и ростовцы. Уж о Москве и говорить не стоит. Московские бояре, эвон, нередко из камня хоромы возводят.