– Московцев, Анастасия, петух в заднее место клюнул, так они мордой к каменным строениям оборотились. А тверичи все по старинке намереваются пожить. Вот как случится большой пожар, поумнеют.

Кривыми, запутанными улицами выбрались тверские колымаги на Арбат, въехали на тверское подворье…

Будто и торопились тверичи на свадьбу, а едва не опоздали. Прикатили в Москву после венчания. С Арбата и сразу на пир во дворец.

Столы буквицей «П» стоят, а в торце князь великий московский с молодой женой, гости, князья и бояре со всей Москвы и из многих городов съехались. Здесь и враги вчерашние, дядя великого князя Юрий Дмитриевич с сыновьями, князьями галичскими Дмитрием Шемякой и Василием Косым.

Гудели дворцовые палаты от множества голосов, речей застольных. Отмолчался и тверской князь Борис, глядя на звенигородского князя Юрия.

Может быть, и миром закончилось бы свадебное пиршество, не поведи себя непристойно великая княгиня-мать Софья Витовтовна.

Вдруг усмотрела она золотой пояс на Василии Косом31. Резко поднялась и под пристальными взглядами сорвала пояс с Василия Косого, выкрикнув:

– Ты, Васька, не по чести подпоясался поясом Дмитрия Донского. Он сыну моему, великому князю московскому Василию должен принадлежать!

И тут тишина за столами наступила: ахнул кто-то и шепот чей-то:

– А пояс-то золотой у великого князя Дмитрия Ивановича украден был.

– Да был ли тот пояс?

– Был, был. Он по праву князю Василию, внуку Донского Дмитрия принадлежать должен, и гнев Софьи справедлив, по праву она поступила!

Поднялся звенигородский князь Юрий из-за стола, лик гневный.

– Недостойно ведешь ты себя, Софья, недостойны слова твои! – И покинул дворец. Следом князья галичские, сыновья его, за отцом пошли. Потянулись и некоторые князья и бояре.

Вышел и князь Борис с Анастасией. Сказал тверской князь:

– Чую свару большую. Великая княгиня Софья Витовтовна пожар запалила, и гореть ему не один день.

Однажды из Вильно ровно гром грянул. Узнали тверские бояре, что Свидригайло с великого княжения сбежал, а князем сел Казимир.

Собрал тверской князь Борис совет и на нем сказал:

– После Витовта Свидригайло к русским князьям, какие под Литву попали, терпелив был, к католицизму не принуждал. А кого паны хотят на княжество посадить, того мы не ведаем. Одного опасаюсь, вдруг да алчность в Литве взыграет, к нашим российским землям лапы свои потянут. Поди, не забыли, с чего Витовт начинал, к Пскову потянулся… – Известно ли вам, бояре, что еще Свидригайло уступил Ягайле часть русской Подолии, – насупил брови Борис, посмотрел на Холмского и на дворецкого. – Но это не все, Свидригайло посулил Ягайле после себя и Волынь.

– За Волынь еще князья наши киевские Ярослав и Мстислав на поляков дружины свои водили, – заметил Холмский.

Боярин Черед выкрикнул:

– Было времечко, когда Русь Червона землю боронила.

Дворецкий головой покачал:

– По крупицам собирали, теряем пригоршнями.

Тут Холмский снова голос подал:

– Слух был, в Смоленске недовольство Литвой зреет.

Борис хмыкнул:

– Да уж какой год, но дальше разговоров не идут смоляне.

И замолчал. Тишина в палате. Только и слышно, как скрипнула лавка под Чередой. Борис подумал: надобно, чтоб заменили. Ино в неурочный час скамья голос подает. А вслух сказал:

– Погодим, бояре, чем Литва дышать будет. А что до суленой Свидригайло Волыни, так еще кто кого переживет, Ягайло ли Свидригайло, Свидригайло ли Ягайлу.

Тут Холмский заговорил:

– Нам бы, княже, не грех люду смоленскому подсобить, когда они на Литву поднимутся.

Борис отмолчался, а боярин Семен заметил:

– Ежели люд смоленский выбьет литовцев из города, то смоляне за стенами отсидятся, а тверцам в поле бой давать. Не выстоим, много нашей крови прольется.

– Нет, бояре, – князь Борис поднялся, – еще не настал наш час, когда землю русскую у Речи Посполитой отбивать. Погодим, други.

* * *

Жизнь у Гаври на две части поделилась. Та, первая, осталась далеко позади. Она сиротская, голодная. Вторая, как в Твери объявился и князь Борис его в службу взял. Она у Гаври как ступеньки в гору.

Уже и сам он теперь не скажет, как в доверие к князю Борису попал, в оружничие был возведен. А нынче на Нюшке обещал оженить, дом поставить, да не где-нибудь в Твери на посаде, а у самого Кремника.

Умельцы мастеровые бревна тесали, готовили. Из камня подклеть сложили, а по весне к делу приступили, начали сруб ставить. Да не обычную избу или дом как у мастеровых, а о двух ярусах, крышу шатровую, тесом крытую.

Дом Гавре в радость. Нюшка как из Кремника выберется, так и бежит поглазеть. Шепнет:

– Не дом, Гавря, хоромы.

К лету постелили мастеровые из нового теса полы, а из стекла италийского, какой князь дал, оконца вставили.

Зазвал как-то боярин Семен Гаврю, обедом потчевал, говаривал:

– Поди не забыл, Гавря, как невесту мне высмотрел? А ноне настает время те семьей обзавестись. Зимой в свой дом жену молодую введешь. За тя любая пойдет, хоть боярская дочь, хоть купеческая.

Гавря руку поднял:

– Нет, боярин Семен, я ужо сказывал. Только на Нюшке оженюсь, коли она за меня пойдет.

* * *

Ночью привиделся Гавре сон удивительный. Будто он в своей деревне рядом с избой стоит, о бревенчатую стенку оперся. Откуда ни возьмись, ровно туча саранчевая, орда налетела. Множество конных скачут, орут по-своему: «Урагш! Урагш!» Гавря знает, это ордынцы по-своему взывают: «Вперед! Вперед!»

Куда бежать, беда навалилась. Но вдруг Гавря понимает, не ордынцы это, это новая напасть на них наваливается, войско несметное, и ведет его Тамерлан, Железный Хромец… Да вот же и сам он. Но почему он не на коне? Идет по полю, весь в броне закованный. Гавря хорошо видит, как Тамерлан хромает, на него смотрит, лицо худое, щеки запавшие, хмурится, громовым голосом говорит:

– Как смеешь ты, неверный, сопротивляться мне, великому Тимуру? – Я покорил полмира, я пленил могучего Баязета, я покорю и вас, тебя и князя Бориса и всех тверичей. Я взял твою Нюшку, отправил ее в Самарканд, она станет моей женой…

Смотрит Гавря, а вокруг все в пламени. Но это уже не его деревню пожирает огонь, горит Тверь. Пламя подбирается к его дому, срубленному недавно.

А набат бьет и бьет, будоражит люд. Все бегут к стенам городским оружно, кричат:

– Отстоим Тверь, не покоримся Тимуру!..

Пробудился Гавря весь в поту от страха. День только начался. Колокола звонят по всей Твери, мерно отбивают, к заутрене зовут.