3. Радикализация

Продолжавшийся несколько дней еврейский погром в ноябре 1938 г. яснее, чем многие другие внутри- и внешнеполитические события последних месяцев, показал, что Третий рейх подошел к критическому рубежу. Убийства и издевательства, горящие синагоги, разрушенные магазины, разоренные квартиры продемонстрировали твердое намерение национал-социалистического руководства решить созданный им самим «еврейский вопрос» в ближайшее время. Две пятых из 562 000 человек, которых нюрнбергские законы 1935 г. объявили «неарийцами», уже покинули Германию из-за ужесточавшейся правовой и экономической дискриминации. Однако расовые идеологи ставили целью сделать подвластную режиму территорию «свободной от евреев». «Хрустальная ночь» погромов свидетельствовала о живучести этой мировоззренческой аксиомы внутри национал-социалистического движения. Но она же не оставила сомнений в том, что радикальный антисемитизм не пользуется популярностью в обществе, и тем самым предрешила стратегию политики относительно евреев в будущем.

Так же как в отношениях с евреями, идеологические элементы отчетливо проступали и во внешней политике режима; союз со старыми элитами неуклонно терял свое значение. В прежние годы расовые компоненты национал-социалистической программы завоевания жизненного пространства лишь смутно вырисовывались за требованиями пересмотра Версальского договора, которые разделялись широкими слоями общества. В частности, стратегическое внимание Гитлера к Восточной Европе казалось продолжением традиции борьбы за статус мировой державы, идущей еще от Вильгельма Второго, которой придерживался и внешнеполитический истеблишмент Веймарской республики. Существовавшие у командования вермахта опасения по поводу радикализации немецкой внешней политики в смысле скорого и насильственного решения «проблемы пространства» (этого потребовал Гитлер 5 ноября 1937 г., по записи Хосбаха) вылились в начале февраля 1938 г. в «кризис Бломберга— Фрича». В результате помимо кадровых перестановок произошли значительные организационные изменения: сам Гитлер взял на себя обязанности верховного главнокомандующего, поручив командование вермахтом вместо уволенного в отставку под удобным предлогом военного министра Бломберга генералу Вильгельму Кейтелю. Новым командующим сухопутными войсками стал генерал Вальтер фон Браухич. Министр иностранных дел Нейрат был вынужден уступить свой пост более молодому Йоахиму фон Риббентропу, человеку из окружения Гитлера, но остался в кабинете министров. Через месяц немецкие войска вошли в Австрию. Вена оказала фюреру восторженный прием.

Мюнхенское соглашение и последовавшая за ним оккупация Судетской области Чехословакии в конце сентября — начале октября 1938 г. знаменовали собой одновременно кульминацию и завершение подчеркнуто ревизионистской внешней политики. «Пацифистская пластинка» (выражение Гитлера) свое доиграла; теперь зазвучали боевые песни. Отданный вскоре после судетской операции приказ о тайной подготовке к «улаживанию дела с остальной Чехией» и появление в середине марта 1939 г. «протектората Богемия и Моравия», затем вступление вермахта в Клайпеду (Мемель) продолжили серию невоенных успехов, но при этом положили конец англо-французской «политике умиротворения». Богатые событиями «спокойные годы» миновали. Началась радикализация.

В области внешней политики она проявилась раньше всего и особенно отчетливо, потому что завоевание «жизненного пространства на Востоке» являлось главным пунктом национал-социалистической программы. По той же причине в 1938–1939 гг. происходила радикализация не самого нацистского руководства, а политики Третьего рейха в целом. И поскольку Гитлер радикализировал свою политику умышленно, добровольно и сознательно, характерная для режима и наблюдавшаяся во многих областях структурная неспособность долго удерживать под контролем динамичные силы «движения» в данном случае имела второстепенное значение. С обострением внешнеполитической ситуации и тем более с началом войны были неразрывно связаны серьезные внутриполитические изменения. Агрессия, направленная вовне, привела отнюдь не к ослаблению политического давления внутри страны, а, напротив, к такой же радикализации в смысле решительного осуществления многих идеологических замыслов. Война за «жизненное пространство» (пусть предшествующие западные «блицкриги» и совершались «не на том» фронте) не в последнюю очередь послужила поводом для усиленных мер по евгенически-расовой «санации» немецкого «народного организма». По логике национал-социалистического руководства, это стало необходимой подготовкой к тому времени, которое наступит после «окончательной победы». Безжалостная война на уничтожение должна была обеспечить территорию для создания великогерманской восточной империи, где немцам предстояло выступать в роли чистокровного «народа господ».

Начало войны и немцы

В день своего пятидесятилетия «генерал Бескровный», как называли Гитлера, наслаждался невиданной популярностью: «Пожалуй, еще никогда население не украшало дома и магазины с такой любовью и таким самозабвением, как в этот национальный праздник Великогерманского рейха. В городе и на селе улицы и площади утопали во флагах. Нельзя было увидеть почти ни одной витрины, где не красовался бы портрет фюрера с победоносными символами нового рейха. Многочисленные торжественные собрания партии посещались как нельзя лучше. В гарнизонных городках внимание населения в первую очередь привлекали военные парады. Повсюду это был радостный праздник людей, которых ни в малейшей степени не беспокоит суета науськиваемых на них соседних народов, ибо они знают, что их судьба покоится в руках фюрера»[161].

Подобные сообщения весной 1939 г. приходили из всех уголков рейха. Конечно, немцы понимали, что в своих внешнеполитических триумфах последних лет Гитлер все больше рискует. Многие подозревали, что долго так продолжаться не может, — и тем не менее цеплялись за надежду, что «провидение» по-прежнему будет на стороне «посланного Богом». В толках о фюрере как завершителе немецкой истории, которые теперь слышались не только в кругах националистически-протестантской буржуазии, можно было отчетливо различить отголоски страха перед войной, способной обратить в прах все достигнутое. Общественное мнение упрямо не желало расстаться с верой в возможность сохранения мира, а Гитлер тем временем приказал разработать план нападения на Польшу.

Неприятие немцами мысли о войне коренным образом отличало атмосферу в стране летом 1939 г. от той, что царила там 25 лет назад. Это заставляло режим провести тщательную подготовку. Мнимые инциденты на германско-польской границе, которые после неожиданного заключения пакта Молотова — Риббентропа 23 августа должны были убедить «соотечественников» в необходимости «удара возмездия», относились к разряду пропагандистских мероприятий, рассчитанных на текущий момент. В перспективе важнее казалось примирить две объективно противоречившие друг другу задачи, поставленные Гитлером также исходя из опыта Первой мировой войны: самым серьезным образом считаться с материальными претензиями и опасениями населения и в то же время добиться всеобъемлющей военной и экономический мобилизации. С одной стороны, в этих планах отражался страх перед второй Ноябрьской революцией, с другой — твердое намерение Гитлера не ставить свои стратегически-политические решения в зависимость от имеющихся ресурсов и производственных мощностей военной промышленности.

Хотя политика наращивания вооружений и автаркии проводилась уже несколько лет, к длительной войне Третий рейх был недостаточно экономически подготовлен. Однако на небольшие скоротечные кампании, приносящие быстрые победы, особенно если в результате будет получена новая сырьевая и продовольственная база, ресурсов хватало. В такой ситуации могло сложиться впечатление, будто в основе исключительно успешных «блицкригов», из которых пропаганда выжала максимум возможного, лежала военная концепция, требовавшая ограниченной экономической мобилизации