class="p1">Чего больше не было, так это нормальности в смысле самостоятельного разумного расчета — от него осталась одна видимость. Благодаря политике жизнь стала непредсказуемой в такой степени, какой не знала Европа после эпохи Просвещения. Коллективные и даже личные (если речь шла о представителе власти, стоящем более или менее близко к фюреру) симпатии и антипатии любого рода могли приобретать политическое звучание и претендовать на силу абсолютного закона. Разделение между государством, обществом и личностью исчезло, Левиафан в любой момент мог вторгнуться в сферу частной жизни. Эту угрозу воплощали собой СС и гестапо.

Систематизация террора и расцвет СС

Прошло несколько лет, и большинство населения Третьего рейха перестало замечать то, что вначале не могло укрыться даже от аполитичных людей: политическое притеснение и общественное отторжение многих меньшинств. Принцип власти остался прежним — завоевание симпатий одних и насилие против других. Но открытый террор против политически инакомыслящих, против групп и отдельных лиц, полностью или частично отказывавшихся приспосабливаться к режиму, да и против евреев, в процессе консолидации власти пошел на спад. Методы его также стали утонченнее. Вследствие этого «народное сообщество», наполовину превратившееся в реальность, наполовину остававшееся пропагандистским мифом, все меньше оказывалось способно различать две стороны действительности — одобрение и принуждение. «Террор во всей его всеохватности и нечеловеческой жестокости скрыт не только от глаз заграницы, в Германии тоже есть круги, вряд ли имеющие о нем понятие. Нередко “бюргер”, отнюдь не являющийся поклонником системы, но мало интересующийся политикой, обходящий десятой дорогой любой нацистский флаг, который он должен приветствовать, с ноткой укоризны спрашивает: “А вы лично знаете людей, которые еще с тех пор (имеется в виду переворот 1933 г.) сидят в концлагере?”»[152]

Эти наблюдения, полученные СДПГ в эмиграции в январе 1936 г., служили горьким свидетельством бесперспективности политической подпольной работы внутри страны, поскольку помимо большей эффективности репрессивного аппарата подпольщикам приходилось сталкиваться с постоянно растущими лояльностью и преклонением перед фюрером. В такой ситуации зачастую оставалось «только» укреплять взаимную солидарность на тайных собраниях и не позволять рваться связям. То, что активной части среди примерно 5 000 эмигрировавших социал-демократов удавалось сначала из Праги, а затем из Парижа до апреля 1940 г. поддерживать работу хитроумной тайной системы передачи информации от секретарей из пограничных областей и доверенных лиц на предприятиях и в органах местного самоуправления, уже было большим достижением.

Что касается КПГ, чьи недолгие попытки договориться с социал-демократами потерпели крах из-за претензий на лидерство и упорной приверженности идее диктатуры пролетариата, то в первые годы Третьего рейха почти половина из примерно 300 000 ее членов (данные на 1932 г.) тем или иным образом принимала участие в нелегальной деятельности. Помимо сохранения запрещенной организации речь прежде всего идет об изготовлении и распространении листовок, призывавших к свержению гитлеровского режима. Партия, всегда отличавшаяся строго иерархичной структурой, оказалась в данном случае особенно эффективной. Например, одна нелегальная типография в Золингене в 1934 г. на протяжении длительного периода каждые десять дней печатала 10 000 экземпляров газеты КПГ «Роте фане» и выпустила в свет 300 000 листовок. Но эта форма сопротивления, рассчитанная на солидарность множества отдельных людей и неизбежность переворота в самом скором времени, была чрезвычайно рискованной и требовала многих жертв. В конце 1933 г., по разным оценкам, от 60 до 100 тысяч коммунистов сидели в тюрьмах и концлагерях, и после нескольких волн массовых арестов гестапо к середине 1930-х гг. почти полностью лишило коммунистическое сопротивление почвы. В эти годы постепенно строилась система национал-социалистического террора и слежки. Пока большинство «соотечественников» полагало, что близятся спокойные времена и переход к «нормальной диктатуре» (а в соответствующих признаках недостатка не было), под крылом Генриха Гиммлера и его эсэсовцев закладывался фундамент тоталитарного идеологического господства.

При разделе власти в Берлине весной 1933 г. маленький, можно даже сказать изящный, человечек, скрывавший свои пристрастия и комплексы за толстыми стеклами очков и неопределенной ухмылкой, остался ни с чем. Хотя в распоряжении Гиммлера как «рейхсфюрера СС» находился элитный отряд из 56 ООО «расово полноценных» партийных бойцов, ему пришлось удовольствоваться не слишком заметной должностью временного полицай-президента в Мюнхене. Стратегически более важной полицией столицы рейха и Пруссии командовал Геринг. Процесс формирования политической полицейской системы в Третьем рейхе протекал сперва с некоторыми сложностями как раз потому, что брал свое начало от двух истоков, при этом помимо соперничества за власть обнаружились и концептуальные разногласия: Геринг стремился создать политическую полицию — хоть и особую, но все же структуру государственного аппарата, проявив себя, таким образом, как традиционалист-государственник; идеолог Гиммлер с самого начала добивался радикального изъятия всех политически-полицейских полномочий из сферы государственной власти в пользу СС. Главному идейному воинству национал-социализма надлежало сосредоточить в своих руках политический контроль и институционализировать террор.

Важную победу на первом этапе Гиммлер одержал весной 1934 г. при поддержке шефа службы безопасности (СД) СС Рейнгарда Гейдриха. После того как рейхсфюрер СС, создавший для себя годом ранее пост «командующего политической полицией Баварии», зимой 1933–1934 гг. взял под свое начало обособившиеся от обычного полицейского аппарата органы политической полиции во всех землях, кроме Пруссии и Шаумбург-Липпе, Геринг 20 апреля 1934 г. назначил его также инспектором Прусской тайной государственной полиции (гестапо)[153]. Номинально шефом гестапо оставался Геринг, но де-факто Гиммлер отныне становился хозяином всей политической полиции Германии. О том, чтобы как можно более эффективно централизовать ее и расставить на ключевые посты «фюреров» СС, заботился Гейдрих, новый руководитель имперского управления гестапо. «Выявление врага», осуществляемое службой безопасности СС, все теснее сливалось с «подавлением врага» силами государственной политической полиции. Так была пройдена добрая часть пути к «государству СС» (Ойген Когон).

После устранения с политической сцены штурмовых отрядов, главе которых Эрнсту Рёму до тех пор формально подчинялся рейхсфюрер СС, летом 1934 г. власть Гиммлера значительно выросла. СС стали самостоятельным подразделением партии, а фюрер заслужил еще большую признательность Гиммлера, передав 30 июня исключительно в его ведение все концентрационные лагеря. Появилась возможность создать единую внегосударственную систему террора, и рейхсфюрер СС немедленно ею воспользовался: комендант Дахау Теодор Эйке стал «инспектором концентрационных лагерей и фюрером охранных частей СС». Вместо множества мелких тюрем, частью еще содержавшихся СА, Эйке к 1937 г. организовал по образцу Дахау еще два больших концлагеря вблизи Берлина (Заксенхаузен) и Веймара (Бухенвальд). Охрана и эксплуатация концлагерей возлагались на отряды СС «Мертвая голова», насчитывавшие тогда около 5 000 человек. Помимо политической полиции и концлагерей третьей исходной точкой для расширения власти Гиммлера служили вооруженные формирования СС. Уже летом 1933 г. из эсэсовцев составили присягнувший фюреру особый полк «Лейбштандарт Адольфа Гитлера». После разгрома штурмовиков Гиммлеру удалось, правда в