основал школу в Оске[502]. X. Берве, напротив, оспаривал аутентичность сообщения Плутарха в части, касающейся предоставления ius honorum, указывая, что из провинциалов такое право впервые было даровано лишь в середине I в. н. э. племени эдуев императором Клавдием (Тас. Ann., XI, 23–25, 1), применительно же к позднереспубликанскому периоду данные о подобной милости вызывают сомнения[503]. В принципе последняя точка зрения кажется нам более обоснованной, но с одной поправкой: Серторий, возможно, и хотел бы пожаловать соответствующие права некоторым из испанцев, но он не мог не понимать, что к столь неслыханному нововведению римское общество еще не готово — даже Клавдию спустя сто с лишним лет пришлось уговаривать сенат даровать эдуям ius honorum. Поэтому даже если Серторий и давал испанцам подобные обещания (что, кстати, не доказано), то он попросту обманывал их. Наиболее взвешенными представляются нам соображения Дж. Гаджеро, указывающего, что предоставление ученикам оскской школы ius romanum и ius honorum «было еще туманной перспективой на будущее (а не обещанием! — А. К.), которое, однако, местная знать воспринимала как ближайшее»[504]. По той же причине нам кажутся слишком смелыми утверждения и о том, что Серторий обещал туземной знати включить ее в состав римской элиты и привлечь к управлению государством: из текста Плутарха неясно, идет речь об авторской интерпретации или действительных обещаниях римлянина. Не совсем прав, как кажется, и В. Эренберг, когда пишет о том, что Серторий начал ставить дарование прав гражданства в зависимость от степени романизованности тех, кто его получал. Весьма вероятно, что и здесь мы имеем дело с интерпретацией самого Плутарха, который мог исходить из распространенной римской практики[505]. Конечно, романизованные испанцы имели больше шансов стать cives Romani, чем остальные. Однако главным критерием при пожаловании прав гражданства, думается, была все же не степень усвоения латинского языка и римских обычаев, а та польза, которую принес или мог принести Серторию тот или иной испанец.

Так каково же было значение школы в Оске?

Трудно сказать, строил ли мятежный полководец при ее создании какие-либо далеко идущие планы. Вряд ли также справедливо думать, как это делал Берве[506], что речь шла только о захвате заложников. Несомненно, основание оскской «академии» было весьма нестандартным шагом, не имевшим аналогов в прежней истории Рима, и испанской знати не могло не льстить то, что их дети обучаются в ее стенах, причем за счет самого римского проконсула. Таким образом, это мероприятие, не оказав реального воздействия на романизацию Испании, имело важное значение как жест доброй воли по отношению к испанской племенной верхушке. С другой стороны, трагическая судьба учеников школы показывает, что Серторий дорожил своим детищем ровно настолько, насколько оно служило его интересам: когда туземная знать начала переходить на сторону римлян и надежда на ее поддержку стала исчезать, мятежный полководец беспощадно расправился с теми, чьи отцы изменили ему (Plut. Sert., 25, 4).

Как видим, меры, предпринятые мятежным проконсулом для обретения поддержки туземной знати, были весьма многообразны и нередко носили новаторский характер. Существует, однако, мнение, что реальные уступки, сделанные ей Серторием, были не так уж велики. Указывается, что все высшие командные посты находились в руках римлян (Plut. Sert., 22, 4). Ни один испанец не попал в состав серторианского сената[507]. Неясно, насколько значительны были пожалования туземцам прав гражданства. Таким образом, резюмирует Дж. Гаджеро, «чередование обещаний и добрых намерений в отношении иберийских кругов при явном уклонении от осязаемых уступок представляет собой типичную константу поведения Сертория во время восстания»[508]. При этом, однако, не учитывается одно обстоятельство, а именно: нам ничего неизвестно о том, на что конкретно рассчитывала местная знать. Вполне возможно, что уступки, сделанные Серторием, удовлетворяли ее. Во всяком случае, влияние туземной верхушки по сравнению с тем, какое она имела в прежние годы, в ряде случаев выросло. То, что впоследствии испанская аристократия (как и возглавляемые ею общины) стала переходить на сторону полководцев сената, говорит не о недостаточности уступок по отношению к ней, а лишь о ее нежелании поддерживать более слабого Сертория.

Следует, однако, иметь в виду, что речь идет лишь о знати тех племен, которые смирились с властью Рима. Но были и другие, которые продолжали борьбу против римского господства — ареваки, ваккеи, васконы. Их, разумеется, мало интересовало снижение налогов и повышение их статуса в рамках провинциального общества — они добивались независимости. Как уже говорилось, вывод гарнизонов из городов расширял автономию общин, что, видимо, было не единственным мероприятием такого рода. Это, конечно, могло лишить Сертория возможности собирать налоги с наиболее непокорных племен, но зато обеспечивало их участие в военных операциях.

Что касается простолюдинов, то и здесь действует то же различие — одних удовлетворяло снижение налогов и отмена постоев в городах, других — борьба против римлян как таковых и успехи Сертория в борьбе с ними. Большое значение имело то, что римлянин изображал из себя человека, общающегося с богами. Кельтиберы, по-видимому, воспринимали его как своего патрона. Именно в этом смысле можно рассматривать рассказ Плутарха о том, что Серторий «щедро расточал серебро и золото для украшений их шлемов и щитов[509], и… ввел моду на цветастые плащи и туники, снабжая варваров всем необходимым» для этого (Sert., 14, 2)[510]. Тысячи кельтиберов, как уже говорилось, вступали в дружину Сертория.

И. Г. Гурин полагает, что туземная знать добивалась лишь доступа к управлению провинцией, тогда как простые испанцы выступали против римского господства как такового[511]. Однако подобная точка зрения может опереться лишь на один бесспорный пример: в 93/92 гг. жители города Бельгиды сожгли членов городского совета за колебания в вопросе о борьбе с римлянами (Арр. Iber., 100). Во время Серторианской войны Бельгида была первым кельтиберским городом, который был захвачен войсками сената (Oros., V, 23, 11), а потому вроде бы есть все основания полагать, что причиной его взятия Помпеем уже в 76/75 гг. стала измена знати. Однако второе не более чем гипотеза, а в отношении первого случая еще А. В. Мишулин справедливо отмечал: «Такое поведение совета старейшин было, по-видимому, редким явлением, потому что, как правило, эти старейшины являлись полномочными представителями своей общины или племени»[512].

На наш взгляд, водораздел между участниками восстания — сторонниками реформ провинциального управления и принципиальными противниками римского господства определялся не социальным, а территориальным и этническим признаками. У нас нет никаких сведений о том, что в каких-то случаях знать изменяла Серторию вопреки мнению большинства соплеменников. Зато мы знаем, что