– Ага, – с ухмылкой произнёс Станислав, – Ярославу супротив отца не с кем идти. Ну не смог Смоленского князя подбить, так хоть Муромского подобью. Думай, Глеб. Ярослав сам по себе быть хочет. Мне тут ваши свары ни к чему. Торговле только вред. Жив небось наш батюшка, только страшится, что Ярослав призвал варягов и в Киев идти хочет, вот и выдумал про болезнь, чтобы вы к нему все съехались и тем самым показали, что вы все с ним. Ха! Мне всё это ни к чему. Я что положено в Киев отсылаю, но в сварах я не участник.

– Благодарю тебя, брат, что согласился продать мне ладью. Я заплачу тебе за неё серебром, как и уговорились.

– Единокровный брат, – поправил Станислав Глеба, – коли цена устроит, то забирай её.

– В цене, думаю, сойдёмся, – ответил Глеб, ещё точно не зная, правильно ли он поступает.

* * *

Холодный ветер пронизывал до костей и Горясерда, и нескольких его спутников. Святополк прислал к нему четыре сотни воинов, которые схоронились в близлежащем леске, а сам Горясерд с тремя воинами вглядывался вдаль, надеясь всё-таки увидеть там ладью. Впрочем, он особо в это не верил, так как полагал, что князь Глеб, побывав в Смоленске, едва ли продолжит путь к Киеву.

– Горясерд, – обратился к боярину один из его спутников, – смотри, вон вдали никак ладья!

– И точно! Значит, плывёт наш князь! А ну-ка беги к воинам и скажи им, чтобы сготовились.

Горясерд понимал, что ему необходимо, чтобы князь Глеб вышел на берег, и уже удумал хитрость. Ладья медленно стала приближаться. Горясерд что было мочи закричал, размахивая при этом руками:

– Князь Глеб! Княже! Причаливай к берегу!

На ладье, видимо, увидели Горясерда, и ладья стала причаливать к берегу. Воины стали прыгать на берег.

– Княже, остановись! Остановись, – проговорил Горясерд, – я здесь тебя уже второй день поджидаю.

Дальше плыть нельзя. Реку лихие люди перекрыли. Грабят все корабли, что идут к Киеву. Дальше только посуху.

Князь Глеб недоверчиво поглядел на боярина. Может, и заблуждается. В конце концов, даже если лихие люди и перекрыли реку, то он ведь не какой-нибудь купец. Он князь, и с ним несколько десятков воинов. Хватит, чтобы не только отпор дать, но и ворогов побить.

– Едва ли мне стоит их бояться!

– Стоит, княже. Эта весть из Киева пришла. Уже послал князь Святополк дружину, чтобы разбить их. Он сейчас в Киеве всем управляет.

– А отец мой жив?

– Жив, княже, жив.

В голове у Глеба мелькнула мысль, что, может, и вправду этот Горясерд вовсе не с добрыми намерениями к нему в Муром прибыл.

– Воины, поднимаемся на берег и сделаем остановку на полдня. Разбивайте шатры, даст Господь, князь Святополк прогонит лиходеев.

Люди князя, выйдя на берег, стали разбивать шатры князю и себе. Глеб, глядя на то как мелкий дождик стал играть с рекой, грустно задумался. Может, и впрямь наступает последний для него денёк. Нога по-прежнему болела, но теперь его мысли были совсем о другом. Рано или поздно их отец умрёт, если уже не умер, и тогда наступит совершенно иная жизнь. Видимо, вся Русь запылает. До сегодняшнего дня он никогда об этом не думал. После недолгих размышлений князь Глеб вошёл в разбитый шатёр и лёг на постель. Что ж, сделаю остановку на полдня. В конце концов, и впрямь в Киев лучше приехать не в дорожной грязи, а как полагается князю.

Нелегко было Глебу. Не давали покоя мысли и о том, что на самом деле умер его родитель князь Владимир и мёртв его брат князь Борис, и что, быть может, и его время подходит. Князь Глеб поднялся с постели и стал было молиться, но услышал шум.

Князь вышел из шатра и увидел, что вокруг него неизвестные люди, а его дружинники достают мечи.

Глеб тотчас обнажил свой клинок и обратился к ворогам.

– Кто вы такие? Почему хотите битвы с нами?

– Муромцы, – услышал Глеб голос Горясерда, – бросайте оружие. Вы знаете, что вы нам не чета. Мы – лучшие воины киевской дружины, и мы вам не враги. Мы враги только лишь князю Глебу.

Муромцы несколько оробели. Врагов было в несколько раз больше, да и по вооружению они были явно не просто лиходеи. Несколько дружинников бросили оружие, а остальные опустили мечи.

– Коли не прольёте нашей крови, то вернётесь по домам, – продолжил Горясерд, видя, что муромцы намерений умереть в безнадёжной схватке не проявляют.

Князь Глеб понял, что боя не будет, и, вонзив свой меч в землю, пошёл в шатёр, где опустился на колени и стал молиться.

Горясерд вошёл вслед за ним, увидел молящегося князя и негромко проговорил:

– Княже, после молитвы тебя лишат жизни. Понимаю, что это не так-то легко, но всё же не затягивай. Я не хочу убивать человека, который молится перед смертью.

Сказав это, Горясерд вышел из шатра. Тут к нему подошёл Торчин, тот закуп, кто готовил еду.

– Боярин, – кланяясь, проговорил Торчин, – убить безоружного – дело, не красящее воина.

Горясерд недобро посмотрел на муромца. Можно подумать, я рад такой доле, подумал киевлянин.

– Чего ты хочешь? Такова воля князя Святополка!

– Но зачем же вам, славные воины, её исполнять? Я хочу тоже проявить свою любовь к новому государю князю Святополку. Позволь мне лишить его жизни, и пусть все об этом знают.

Горясерд посмотрел на Торчина и ухмыльнулся.

– Хочешь ручки в крови испачкать, чтобы озолотиться?

– Хочу, боярин! Мне ведь страх как хочется сослужить службу князю Святополку и тебе. Не могу я в закупах ходить!

– И вот так возьмёшь и убьёшь своего государя?

– Без всякой жалости. Я это чувство вообще потерял.

– А веры ты какой?

Торчин замялся, но увидев на шее у него крест, Горясерд понял, что тот христианин.

– Коли можешь убить государя – убей. Князь Святополк в долгу перед тобой не останется.

Торчин тотчас вошёл в шатёр с кинжалом. Горясерд скривился и невольно подумал, что он хоть и подлый человек, но у него есть благие цели, а у этого Торчина нет ни целей, ни намерений – он просто гнилой.

– Торчин, – сказал Глеб, – пора прощаться. Знаю, что меня сейчас умертвят, и поэтому я хочу, чтобы ты после моей смерти был свободным человеком.

Усмехнувшись, закуп подошёл к князю, и тот увидел кинжал.

– Я уже купил себе свободу, князь. Раньше надо было думать.

Торчин быстрым ударом вонзил в князя Глеба кинжал, и тот повалился на землю. Муромец неспешно вынул кинжал и, облизнув лезвие, усмехнулся.

– Всё, княже, теперь, как говорится, тебе на суд Божий. Помнишь, когда я крестился? Я ведь думал, ты мне свободу подаришь. Знаешь, как только я вернусь к себе на родину, я сорву этот оберег, который надел на меня христианский священник, и буду топтать его каждый день.