Мужичок перекрестился, засмеялся:

– Ты чего такой пуганый? Повстречал уже кого?

– Будешь тут пуганым! Ты, что ли, бортник? Чего ночью бродишь?

– Так водится у нас: по полю ходил – росу росил, по меже ходил – жито родил, по бору ходил – пчёлок садил. Тебя-то куда посадить?

– Меня из монастыря к тебе ночевать послали.

– Ну, послали, так идём скорее. Холодно, да и ночь давно… Ты, гляжу, на санях – подвезёшь?

Усадив Миколку в сани и разворачивая лошадь, Воята ещё раз оглянулся на поляну, где только что стояла изба. Под луной серебряно блестел нетронутый снег, и почему-то в душе проклюнулось сожаление, что той избы и тёмнобровой девки на самом деле-то нет на свете…

* * *

В избушке Миколки, украшенной конским черепом на коньке крыши, угощение ждало не столь роскошное: пшённая каша, щи да ячневый квас, однако всё было настоящим: Воята украдкой перекрестил стол, но еда и простая посуда никуда не исчезли. В углу виднелись две «боженьки», тоже резные из дерева. Перекрестившись на них, Воята вдруг сообразил: когда он осматривал ту призрачную избу, в ней, при всей роскоши убранства, никаких икон не приметил.

– Это ты на лешачью избу наскочил, – пояснил Миколка, когда Воята рассказал о своём приключении. – Бродячая такая изба: покажется где хочет, а потом опять пропадёт. Но только если живой человек хоть крошку хлеба там возьмёт – назад уж не выйдет.

– Куда же он денется?

– С избой вместе сгинет, а куда – неведомо.

– А кто в ней живёт? – с тайным волнением спросил Воята.

Вдруг Миколка что-то расскажет о той девке?

– Никто не живёт, – отчасти с удивлением ответил Миколка. – Кому там жить? Лешему разве, да он на глаза не показывается. Это не для житья изба, а только для соблазна.

Может, та девка была из пленников избы? Может, спросить у Миколки, не пропадали ли у кого такая девка? При первом же взгляде на неё Воята уловил в её облике нечто знакомое – в очерке глаз, лба, бровей, – но не мог сообразить, где и когда видел подобное. Из-за этого призрачного знакомства мысли о ней не отпускали, но заговорить Воята почему-то не решился. Взгляд призрачной девки так и стоял у него перед глазами: пристальный, испытывающий. Говорящий. При свете огня её глаза казались чёрными, и отчего-то Воята знал: между ним и ею пролегла грань яви, и попробуй он заговорить – всё равно не ответила бы. А жаль…

Но куда больше его занимала встреча со Страхотой. Сидя в избе перед тёплой печкой, глядя на Миколку – такого обыкновенного мужичка с венчиком седых волос вокруг обширной загорелой лысины и с длинной седой бородой, – Воята сам не верил, что совсем недавно пришлось спасаться от зверя тьмы. Однако Миколка, родившийся и выросший близ Иномельского погоста, ничуть не усомнился в его рассказе – только подивился, что Вояте удалось вырваться живым.

– Видно, сильны твои святые! – уважительно сказал он.

– Мы с Меркушкой во всю мочь «Живый в помощи» читали и молитву к Архангелу Михаилу творили! – не без обиды шепнула Марьица на ухо Вояте.

Надо же! А он в запарке и не слышал.

– Я его и не разглядел толком, – добавил Воята. – Хоть бы знал…

«Он как облако ходячее!» – вспомнилось, как о такой же встрече рассказывали сумежские девки.

– Его и не разглядишь, – ответил Миколка. – Нету у него никакого облика.

Воята вспомнил зубы, щёлкнувшие возле его ноги. Облика, может, и нет, а вот достань он на ладонь дальше…

Когда Воята закончил с едой, хозяин убрал со стола – бабы в доме у него, судя по всему, не водилось, как и прочих домочадцев, – он сел вязать сеть. Видно, кроме лесных пчёл, для пропитания ему служила и речная рыба.

– Отец Ефросин часто слышит его. Придёт в полночь, сядет перед келлией[30], и давай выть!

– А кто это – отец Ефросин?

– Старец тут живёт, иеромонах, в монастыре служит. Только молитвой и спасается. У него келлия вне ограды монастырской, вокруг неё часто ведунец[31] ходит.

– Кто ходит?

– Ведунец. Вот кого ты видел. И избу ту он тебе послал – то лешачья изба, а ведунец лешему родной брат. Слышал, что сам леший часто белым волком рыщет? Или у вас в Новгороде не водится такого?

Миколка, судя по его оживлённому виду и приветливому взгляду светло-карих глаз, рад был нежданному гостю и случаю поговорить. Живя один, он не одичал и не отвык от человеческого общения, хоть и бывало, что по многу дней поговорить ему удавалось только с пчёлами.

– И с птицами лесными, бывает, побеседуешь, – рассказывал он, – или с зайцем, если на огород забредёт.

Но беседовать с Воятой ему нравилось больше. В Иномеле уже прослышали, что в Сумежье объявился новый парамонарь из самого Новгорода, доходили даже смутные слухи о его сражении с упырями в Лихом логу, но здесь больше держались мнения, что к утру от него одни косточки остались. Убедившись, что Воята живой, Миколка принялся расспрашивать: чей сын, почему из Новгорода ушёл, что там в Лихом логу вышло? Куприяна из Барсуков он тоже знал.

– Он, Куприян, раньше волхвом был, – доверительно сообщил Миколка Вояте. – Потому и ведает многое…

Воята же расспрашивал хозяина о здешних местах, о книгах старца Панфирия, о Страхоте.

– О книгах ты у матери Агнии спроси, – посоветовал Миколка. – Она жена мудрая, должна что-то знать. Это их дело духовное – книги. Страхота и не хотел тебя к ней допустить – видно, боялся, что проведаешь нечто, от чего ему худо сделается…

– А отчего ему может худо сделаться? – Воята, оживившись, подался вперёд. – Есть такое средство?

– Я-то не ведаю, где мне! – Миколка покачал головой.

– Я слыхал, он силу свою прямо от озера Дивного получил – от тамошнего змия Смока?

– Может, и оттуда. Когда уже волком к нему пришёл.

– Волком пришёл?

Воята помнил лишь то, что неохотно поведал ему отец Касьян, но хотел бы узнать больше. Он было расспрашивал и бабу Параскеву, но та, хоть и, очевидно, знала многое, в ближайшем соседстве с отцом Касьяном говорить об этих делах не желала.

– Он же того… хотел девку какую-то перебить…[32] – неуверенно сказал Воята, помня, что рассказал ему отец Касьян.

– Из-за девки всё, да. – Миколка кивнул. – Она же красавица была на всю волость, Еленка-то…

– Что? – Воята аж подпрыгнул. – Еленка?

– Так звали её. Да и сейчас, поди, по-старому зовут, – хмыкнул Миколка.

– Это