– А она… умерла? – заикнулся Воята, первым делом подумав, что можно же спросить у самой Сепфоры.

– Для всего мирского умерла, – кивнула мать Агния. – Видел ты в церкви схимонахиню? Это она, мать Сепфора. Но только никакого иного дела, кроме молитвы, у неё более нет, о мирских делах её расспрашивать не-уместно.

Воята подавил досадливый вздох. Вдова прежнего, давнего священника была жива, но спросить её нельзя, как будто она мертва! Вспомнилась полупризрачная фигура – чёрный куколь с белыми крестами, – бредущая через снеговую поляну куда-то к елям, где стоит келлия, величиной немногим больше домовины. Как на тот свет, и с того свету не будет тебе ответу…

– Отец Ефросин тогда уже служил у нас, – негромко напомнила Виринея, но на лице игуменьи промелькнуло сомнение в силе памяти престарелого священника.

– Ты вот что, ты у матери Георгины спроси! – осенило Илиодору. – Она истинно помнит! Она всё про всех помнит!

В голосе келарницы сквозила досада: видно, способность той инокини помнить всё обо всех была не так уж приятна. Велев ей остаться и обождать, мать Агния послала Виринею за ещё одной сестрой. Та оказалась поблизости: трудилась в хлебне и пришла с повязанным поверх рясы холщовым передником и с мукой на руках. Была она тоже старухой – лет шестидесяти, с лицом длинным, с бурыми мешками под глазами, с неприветливым выражением. На Вояту она бросила недружелюбный взгляд, считая его виновником того, что её отвлекли от трудов.

– Матушка Георгина! – ласково обратилась к ней мать Агния. – Отдышись, до обеда время есть. Припомни-ка: ты была в обители, когда мать Сепфора сюда пришла?

– Была, матушка, ещё при матери Феофании. Постриг матери Сепфоры помню – она тогда была Смарагдой наречена.

– Помнишь, кем она до того была, в миру?

– Да я её с детства помню! – В голосе инокини прорезалось ехидство. – Мы ж родом обе из Дедогоща, ещё девками вместе пряли. Была она Стешка, Смолиги Попятного дочь. За отца Ерона вышла, еще когда его дьяком поставили поначалу у Николы. А в обитель пришла позже меня, как овдовела. Я-то девкой пришла, слава тебе Господи, а она замуж, досюда дошла в годах уже преклонных. Мать её, Федосья, травничала, а дед, Жадко Поздной, ловцом был и не иначе как с лешим знался – без добычи ни разу из лесу не пришёл…

Услышав об отце Ероне – предшественнике Горгония и Македония, – Воята встрепенулся и успел огорчиться, что разговор свернул на ненужных ему дедов и бабок. Мать Агния угадала, о чём он хотел узнать, а может, ей ангел-прозорливец подсказал.

– Постой! – Движением руки мать Агния остановила её, пока памятливая Георгина не добралась до прабабок. – Про Сепфору говори, как она в обитель пришла. Давно ли это было?

– Да уж лет… – Мать Георгина тоже возвела очи и подумала. – Более двадцати будет. При матери Феофании, а как она преставилась, два лета была мать Домнина, а потом пять лет – ты, матушка…

– Принесла она что-то с собой?

– Да что ей принести – отец Ерон-то, сказывали тогда, к бражке был склонен сильно, богатств земных не нажил. Только и осталось, что книга одна, от мужа, Псалтирь-то он не пропьёт. Её принесла.

При упоминании Псалтири Воята подался вперёд; мать Агния бросила на него понимающий взгляд.

Псалтирь! Если ею владел сумежский поп, то это должна быть Панфириева Псалтирь, другой-то здесь, в этом лесном краю, взяться неоткуда!

– А что была за Псалтирь, не знаешь ты? – продолжала расспросы мать Агния.

– Почём мне знать? У нас и при матери Феофании для пения книг было довольно, я и не ведаю, куда она делась.

– Благо тебе буди. Ну, ступай, благослови Господь! – Мать Агния благословила её и отпустила назад в хлебню.

– Сделай милость, сходи в древлехранилище, поищи, – вслед за тем велела она келарнице. – Может, сыщешь.

Пока мать Илиодора копалась в срубной пристройке, осматривая старые, ветхие иконы, покровы, разную худую утварь, малопригодные облачения и прочее хранимое имущество, Воята сидел как на горячем, изнывая от нетерпения, надежды и опасения, что надежды окажутся напрасными. Мать Агния и её келейница Виринея перебирали чётки, твердя молитвы. Воята пытался последовать их примеру, но получалось так плохо, что он ощущал на себе сожалеющий взгляд ангела-прозорливца – когда в трапезной собралось несколько инокинь, ангел скрылся с глаз, но, конечно, незримо присутствовал.

Но вот наконец Илиодора вернулась, неся большую книгу в буром переплёте. У Вояты от волнения упало сердце и воспарил дух. Ни одну из молодых сумежских девок он не мог бы ждать с таким нетерпением, как эту суровую, уверенную старуху с натруженными руками и седыми волосами, выбивающимися из-под апостольника. Книга была обтёрта от пыли, но наскоро; положив её на край лавки, мать Илиодора принесла ветошку из поварни и обтёрла снова. Из-под ветошки блеснул золотой обрез – словно солнечный луч среди грозового неба. Бронзовые на первый взгляд застёжки, очищенные от пыли, тоже замерцали золотом. На верхней крышке обнаружился крест, выложенный самоцветами в серебряной оправе с почти стёршейся позолотой. У Вояты перехватило дух.

Мать Агния сама осторожно подняла тяжёлую крышку.

– «Псалтирь без чина службы и без часов… – медленно прочитала инокиня надпись на первом листе. – Без отпевания душ, без от себя прогнания всех людей, без отлучения алчущих знания. Сия книга Псалтирь – сиротам и вдовицам утешение мирное, странничкам недвижимое море, детям рабов неосуждаемое деяние[40]. Се аз, худый инок Панфирий, руку приложил».

Воята тяжело сглотнул от волнения и перекрестился, стараясь обрести опору. Он будто услышал через века голос старца Панфирия – бывшего воеводы Путяты, что пытался крестить Великославль, а потом навек остался на озере молить Бога за непокорных.

Мать Агния перевернула лист, ещё один, скользнув по нему глазами, и Воята со своего места увидел изображение человека на троне и в царском венце. Царь Давид! Ровные столбцы текста, где чёрные выцветшие буквы сидят плотными рядами, без промежутков.

– «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых…» – нараспев прочла мать Агния, будто приветствуя старого знакомого. – Вот она, твоя Псалтирь. Угодно было Богу ей тебе послать.

Воята перекрестился, чувствуя себя почти что свидетелем чуда.

– Я давным-давно слыхала от матери Феофании, пока у неё келейницей была, что есть в древлехранилище Псалтирь старинная, – добавила мать Агния. – Да сама позабыла, у нас ведь Псалтирь есть другая, боярином Тудором Местятичем пожалованная, посадником новгородским и пращуром моим, когда дочь его, девица Ярина, в обитель входила. А сестёр, грамоте наученных, здесь и нет сейчас,