href="ch2.xhtml#id24" class="a">[34] было так мало, что укрывало лицо от век почти до нижней губы, и это придавало инокине настороженный вид. С краю стояла схимонахиня: чёрный куколь с белыми вышитыми крестами, похожими на могильные, скрывал лицо и придавал ей облик некоего духовного скелета, мертвеца среди живых. По согбенному стану было видно, что она весьма стара. Вид этой фигуры, выражавший отречение от всего земного и от самого света белого, внушал трепет и невольный ужас.

– А где ж игуменья? – шепнул Воята украдкой Миколке, не найдя ни на одной из инокинь наперсного креста.

– Вон она, мать Агния. – Так же тайком Миколка показал, куда смотреть.

Воята едва не ахнул и подавил желание закрыть рот рукой, лишь выпрямился, крепко сжимая губы. Обладательница наперсного креста была так мала ростом, что её голова в скуфье[35] доставала лишь до плеч стоявших рядом инокинь – а те были женщинами роста самого обычного, много ниже Вояты. Не только ростом, но и сложением она напоминала ребёнка. Лицо Вояте было трудно разглядеть, но морщины, как у прочих, в глаза не бросались.

– Отец Ефросин. – Миколка указал ему на священника.

Священник достиг весьма преклонных лет, как и положено для служащего в женском монастыре. Тоже невысокий, худощавый, он был кривобок и клонился вправо; негустые волосы и борода белели как снег. Однако даже при свете свечей было видно, что тонкое лицо его сияет добротой.

Пение в монастыре тянется долго, но Воята старался не отвлекаться на свои мысли, привычно подпевал псалмы. Иногда бросая взгляд на игуменью, он не раз видел, что и она смотрит на него, и ему казалось, эта крошечная инокиня, облечённая высоким саном, считает неуместным здесь его, дубину здоровую. Но желание посоветоваться с нею не уходило, а только усиливалось.

Наконец служба завершилась, Воята с Миколкой вышли на крыльцо. Монахини разошлись, убрела куда-то схимонахиня: видно, её келлия находилась в дальнем углу монастырских угодий, за елями, а не напротив церкви, как прочие. Воята невольно проводил глазами эта невысокую, дряхлую, переваливающуюся фигуру, чёрную, в белых крестах с макушки до ног: казалось, она, побывав в церкви, бредёт назад на тот свет, где обитает уже давно.

После всех вышли мать Агния, отец Ефросин и ещё одна инокиня, крепкая, рослая старуха, с её морщинами и крупным выступающим вперёд носом будто вырезанная из дуба. Мать Агния давала ей поручения, и дивно было видеть, как этакая громада слушает такую кроху, склонив голову набок, выражая тем самым желание стать поменьше и не выситься дерзновенно над игуменьей. Мать Агния стояла прямо, сложив руки с намотанными чётками, и от этой невысокой ладной фигуры веяло уверенностью ровно горящей свечи. Воята переминался с ноги на ногу с другой стороны крыльца, не зная, как обратить на себя внимание игуменьи, и в то же время смущаясь от того, что она, разумеется, давно его заметила и, видно, недоумевает, чего этому чужому молодцу от неё надобно.

Но вот рослая инокиня отошла и перестала заслонять от Вояты мать Агнию, и Воята ощутил на себе взгляд игуменьи. Она кивнула ему довольно ласково, приглашая подойти. Не чуя под собой ног, Воята приблизился.

– Благослови, матушка! – Голос Вояты от волнения прозвучал совсем хрипло.

Мать Агния перекрестила его; чтобы поцеловать её холодную руку, Вояте пришлось согнуться пополам.

– Ты искал со мной беседы? – услышал он голос, довольно низкий, но слышалась в нём сила, строгость и доброта.

– Искал, матушка.

Воята разогнулся и обнаружил рядом с игуменьей другую сестру, взамен ушедшей старухи: эта была ещё не стара, может, лет тридцати; она на голову возвышалась над игуменьей и взирала на Вояту строгими, почти враждебными тёмными очами из-под сведённых бровей, густых и чёрных. Вид у неё был настолько воинственный, насколько это возможно для женщины её сана. Воята снова перевёл взгляд на мать Агнию и теперь, вблизи, был поражён её лицом. Уже достаточно рассвело, чтобы его рассмотреть. Мать Агния была средних лет, но ещё ближе к молодости, чем к старости: тонкие, нежные черты лица, красиво выписанные брови, едва видные из-под края апостольника, в миру доставили бы ей славу красавицы, но о монахине он не смел так думать. В обрамлении чёрного апостольника белое лицо матери Агнии выглядело как перл драгоценный в оправе из почерневшего серебра. У Вояты колотилось сердце, как будто ему явился ангел.

Ангел! Ангельским духом был пронизан весь её облик – оттого молодость и приятность лица не противоречили её монашескому званию и высокому сану, а напротив, усиливали впечатление от них. Даже её крошечный рост, её сложение восьмилетнего ребёнка не умаляли этого впечатления, а усиливали: небесного в земном мире и не должно быть много. Казалось, не она мала, а мы смотрим на неё из большой дали.

– Холодно здесь, идёмте в трапезную, – сказала мать Агния и первой пошла с крыльца.

– Я при лошади побуду, – шепнул Вояте Миколка, пока они сходили со ступеней, и кивнул на ворота, где привязали сани. – А ты смотри, не теряйся!

Суровая монахиня на ходу бросала на Вояту испытывающие взгляды и будто старалась заслонить от него игуменью, чего-то с его стороны опасаясь. А та была безмятежна – даже в ровной, плавной её походке сказывалась уверенность.

Трапезная составляла с церковью одно здание, только зайти надо было с другой стороны, через узкую низкую дверку, куда протискивались по одному; мать Агния прошла свободно, Вояте пришлось сложиться пополам. К трапезной примыкал ещё один небольшой сруб – поварня, она же хлебня. Когда вошли, там уже кипела работа: три пожилых монахини хлопотали, веяло теплом печей и запахом свежего хлеба, и от наслаждения этим запахом аж мурашки побежали по затылку. Время обеда – одной из двух монастырских трапез – ещё не пришло, в трапезной было пусто. Два стола для инокинь стояли вдоль стен, у дальней стены поперёк них – стол для игуменьи, на полках – деревянные миски, блюда, горшки и кринки. На дальней стене Воята приметил небольшой иконостас из писаных и резных икон. Лавки с внешней стороны столов были обращены одна к другой. Мать Агния села справа, Вояте указала место напротив. Он присел на самый краешек, со смущением глядя на инокиню в трёх шагах перед собой. Её округлое белое лицо в окружении чёрного апостольника было как прекрасная луна на чёрном небе, притягивало взор и не отпускало. С одной стороны от неё встала та темнобровая, будто отрок-бережатый[36], с другой…

Воята в удивлении раскрыл глаза: справа