— В понедельник я еду за ней в Кано, повезу ее в Лагос за покупками, — продолжала Оланна. — Малышку возьмем с собой. Приготовь в дорогу голубое платьице, что ей сшила Аризе.

— Лучше розовое, мэм. Голубое ей маловато.

— Правда. — Оланна бросила пластмассовую уточку обратно в ванну, и Малышка с визгом утопила ее в пене.

— Нкем! — крикнул из гостиной Хозяин. — О mego! Свершилось!

Оланна кинулась в гостиную, Угву — за ней.

Хозяин стоял у радиоприемника. Телевизор тоже работал, но без звука, и казалось, будто люди на экране не танцуют, а пьяно шатаются.

— Случился переворот! Говорит майор Нзеогву из Кадуны!

Голос по радио был молодой, радостный, уверенный.

Действие Конституции приостановлено, местное руководство и выборные органы распущены. Дорогие соотечественники, цель Революционного Совета — создать государство, свободное от коррупции и междоусобиц. Наши враги — все продажные политики, мошенники, протекционисты, взяточники на всех уровнях, те, кто сеет в стране рознь, чтобы остаться у власти, кто разжигает межплеменную вражду, кто создает стране дутый авторитет в международных кругах, кто разлагает наше общество.

— Что в Лагосе? Не сказали, что творится в Лагосе? — Оланна побежала к телефону.

— С твоими родителями ничего не случится, нкем. Мирные жители в безопасности.

— Алло! Алло! — Она стучала по рычажку. — Не могу дозвониться.

Хозяин отобрал у нее трубку:

— Все хорошо, я уверен. Связь скоро восстановится. Это для безопасности.

Голос по радио зазвучал тверже:

Права всех иностранных граждан по-прежнему будут защищены. Мы обещаем всем законопослушным гражданам свободу от любых видов угнетения, от произвола властей, свободу жить и трудиться на любом поприще. Обещаем, что отныне будет не стыдно называться нигерийцами.

— Мама Ола! — звала из ванной Малышка. — Мама Ола!

Угву прошел в ванную, вытер Малышку полотенцем, обнял. От нее чудесно пахло детским мылом. «Цыпа — цыпа!» — Угву пощекотал ее, пригладил ей мокрые косички с завитками на концах и в который раз удивился про себя, до чего похожа она на отца.

— Еще! — попросила, заливаясь смехом, Малышка.

— Цыпа-цыпа-цыпа! — шептал Угву нараспев, как ей нравилось.

Малышка хихикала, а из гостиной доносился голос Оланны:

— Боже, что он сказал? Что он сказал?

Когда Угву кормил Малышку кашей, по радио выступил с краткой речью вице-президент. «Власть переходит к военным», — произнес он глухо, будто ему едва хватило сил, чтобы выговорить эти слова.

Последовали другие заявления: премьер-министр исчез, Нигерия — федеративное военное государство, — но Угву уже не мог уследить, кто говорит и на какой волне, потому что Хозяин, устроившись рядом с приемником, постоянно крутил ручку. Без очков, с запавшими глазами, он казался беззащитным. Очки он надел лишь к приходу гостей. В тот день их набилось особенно много, и Угву принес в гостиную стулья из столовой, чтобы всех усадить. Говорили возбужденно, лихорадочно, перебивая друг друга.

— Конец взяткам! Вот чего мы ждали со дня всеобщей забастовки, — сказал один из гостей. Как его звали, Угву не помнил, но он имел привычку съедать весь чин — чин, и Угву всегда ставил поднос подальше. Ручищи у гостя были здоровенные: горсть-другая — и пропали все труды.

Океома вскинул руку:

— Военные — настоящие герои!

Голоса у всех звучали с подъемом, даже когда речь шла о погибших.

— Говорят, Сардауна[56]прятался за жен.

— Говорят, министр финансов перед расстрелом наложил в штаны.

Раздались смешки, но Оланна сказала:

— Я знала Оконджи. Он дружил с моим отцом. — Голос у нее был тихий, подавленный.

— По Би-би-си говорят, что переворот устроили игбо, — вставил гость, любитель чин-чин. — И неспроста. Большинство убитых — северяне.

— Правительство состояло почти из одних северян, — пробормотал профессор Эзека.

— Пусть Би-би-си спросит с британцев, ведь это они понасажали в правительство одних северян, чтобы подавлять остальных! — поддержал его Хозяин.

Угву удивился: в кои-то веки Хозяин и профессор Эзека согласны друг с другом. И еще больше удивился, когда мисс Адебайо сказала, что «североафриканцы с ума посходили — называют это борьбой добра со злом», а Хозяин засмеялся, не как обычно, когда сползал на краешек кресла и принимался с ней спорить, а одобрительно.

— Будь в стране побольше таких, как майор Нзеогву, мы не докатились бы до подобного, — сказал Хозяин. — Он смотрит в будущее!

— Он ведь коммунист? — вмешался зеленоглазый профессор Леман. — Он ездил в Чехословакию, когда учился в Сэндхерсте.

— Вы, американцы, везде ищете коммунизм. До того ли нам сейчас? — возмутился Хозяин. — Угву! Принеси еще льда!

— Нзеогву — коммунист, — стоял на своем профессор Леман.

Говорил он в нос и жутко злил Угву — может быть, потому, что у профессора были светлые волосы, как у мистера Ричарда, но ни тени его спокойного достоинства. Жаль, что мистер Ричард перестал заходить. Угву хорошо помнил его последний приход, за несколько месяцев до рождения Малышки, но другие воспоминания тех бурных недель были смутны, обрывочны. От страха, что Хозяин с Оланной никогда не воссоединятся и мир его рухнет, Угву тогда почти не подслушивал. Он не узнал бы даже, что мистер Ричард замешан в ссоре, если б не Харрисон.

— Спасибо, друг мой. — Хозяин взял миску льда и со звоном бросил в бокал несколько кубиков.

— Да, сэр, — отозвался Угву, глядя на Оланну.

Та сидела, уронив голову на руки. Угву охотно пожалел бы ее убитого друга, будь тот обычным человеком, но ведь он политик, а политики — не как все люди. Угву читал о них в «Дейли тайме» — они нанимали бандитов, чтобы те избивали их противников, они покупали на государственные деньги землю и дома, заказывали партиями длинные американские машины. Сливая воду из-под вареной фасоли, Угву всякий раз думал: раковина скользкая, как политик. гости разошлись поздно, и ночью, лежа у себя во флигеле, Угву пытался читать «Мэра Кестербриджа», но мысли были далеко. Хоть бы Чиньере пришла, что ли. Они никогда не назначали свиданий, она просто иногда приходила, а иногда — нет. Услышав стук в окно, Угву от души возблагодарил небеса.

От нее пахло затхлым луком. В комнате было темно, лишь неверный свет фонаря за окном выхватил холмики ее грудей, когда она стащила блузку, развязала покрывало вокруг пояса и легла на спину. Ночь дышала влагой, тела их были сплетены, и Угву представил, будто не Чиньере, а Ннесиначи крепко обхватила его бедрами. Сперва она молчала, а потом закричала то же, что обычно. Видимо, чье-то имя — Абоньи, Абоньи! — но Угву не был уверен. Может быть, и она представляла кого-то другого, из родной деревни.