— Знаешь, у Онунны из дома Эзеугву первой родилась девочка, и родные ее мужа пошли к дибии узнать почему! Конечно, родные Оньеки ни за что так со мной не поступят, у них духу не хватит, но я все равно хочу мальчика, — не умолкала Анулика.

Угву сел на циновке.

— Все Оньека да Оньека, слушать тошно. Когда он вчера заходил, я кое-что заметил. Ему бы мыться почаще, от него несет тухлыми бобами.

— От тебя от самого несет! — Анулика высыпала укву в мешок и завязала. — Готово. Иди скорей, а то опоздаешь.

Угву вышел во двор. Мать что-то толкла в ступке, а отец, сгорбившись, точил о камень нож, высекая крохотные искры.

— Анулика хорошо завернула укву? — спросила мать.

— Да. — Угву поднял мешок.

— Привет хозяевам. Не забудь поблагодарить их за подарки.

— Ладно, мама. — Угву подошел и обнял ее. — Ну, будь здорова. Привет Чиоке, когда вернется.

Отец выпрямился и протянул руку.

— В добрый час, ije оmа.[55] Мы дадим знать, когда родители Оньеки соберутся к нам с пальмовым вином. Думаю, через несколько месяцев.

— Да, папа. — Угву постоял еще, пока братишки — сестренки, родные и двоюродные — младшие голышом, старшие в рубашках навырост — прощались и просили гостинцев на следующий раз: «Привези хлеба! Мяса! Жареной рыбы! Арахиса!»

Анулика проводила его. Возле шоссе он увидел Ннесиначи и тотчас узнал, хотя прошло уже четыре года с тех пор, как та уехала в Кано учиться ремеслу.

— Анулика! Угву? Неужели ты? — Голос у Ннесиначи был прежний, с хрипотцой, но она стала выше ростом, а кожа потемнела под жарким солнцем Севера.

Они обнялись, Ннесиначи крепко прижалась к нему.

— Тебя не узнать, ты так изменилась… — Угву терялся в догадках: неужели она не случайно к нему прижалась?

— Я приехала вчера с братьями. — Ннесиначи улыбалась ему тепло, как никогда прежде. Брови ее были выщипаны и подведены, одна чуть шире другой. Ннесиначи повернулась к Анулике: — Анули, я как раз шла к тебе. Ходят слухи, что ты собралась замуж!

— И до меня, сестричка, дошли слухи, что я собралась замуж!

Обе рассмеялись.

— Возвращаешься в Нсукку? — спросила у Угву Ннесиначи.

— Да, но скоро опять приеду, к Анулике на свадьбу.

— Счастливого пути. — Ннесиначи заглянула ему в глаза, коротко и смело, и зашагала дальше.

Угву понял, что ему не почудилось: она и вправду прильнула к нему. У него подогнулись коленки. Хотелось посмотреть, не обернется ли она, но он удержался.

— Видно, на Севере у нее открылись глаза. Жениться вам нельзя, так что бери что предлагает. И торопись, пока не поздно, а то выскочит замуж — и все, — сказала Анулика.

— Ты заметила?

— Спросил тоже. Я ж не овца безмозглая.

Угву с прищуром глянул на нее:

— Оньека тебя трогал?

— Трогал, а как же.

Угву и так знал почти наверняка, что Анулика спала с Оньекой, и все-таки огорчился. Когда Чиньере, соседская служанка, стала лазить через живую изгородь к нему во флигель, чтобы перепихнуться в темноте, он все обговорил с Ануликой в очередной свой визит домой. А о самой Анулике речь не шла никогда: Угву считал, что обсуждать нечего. Анулика пошла вперед, Угву лениво поплелся следом, потом молча нагнал ее, и они зашагали рядом, легко ступая по траве, где в детстве ловили кузнечиков.

— Есть-то как хочется… — сказал Угву.

— Мама сварила ямс, а ты не притронулся.

— Мы его варим с маслом.

— «Мы его варим с ма-аслом»! Надо же, как заговорил! Что станешь делать, когда тебя отправят обратно в деревню? Где возьмешь ма-асло, чтобы варить ямс?

— Меня не отправят в деревню.

Анулика посмотрела на него искоса, сверху вниз:

— Глупый, забыл, откуда родом, мнишь себя Большим Человеком?

Угву застал Хозяина в гостиной.

— Как твои родные? — спросил тот.

— Все здоровы, сэр. Передают привет.

— Вот и хорошо.

— Моя сестра Анулика выходит замуж.

— Ясно. — Хозяин сосредоточенно настраивал радио.

Из ванной неслась песенка Оланны и Малышки:

Падает, падает Лондонский мост, Лондонский мост, Лондонский мост. Падает, падает Лондонский мост, Моя прекрасная леди.

Малышка пела тоненьким, неокрепшим голоском, и вместо «Лондон» у нее выходило «дон-дон». Дверь в ванную была нараспашку.

— Добрый вечер, мэм, — поздоровался Угву.

— Угву! А я и не слышала, как ты зашел! — Оланна купала Малышку, нагнувшись над ванной. — С приездом, нно. Дома все здоровы?

— Да, мэм. Шлют привет. Мама передает большое спасибо за покрывала.

— Как ее нога?

— Уже не болит. Она передала для вас укву.

— Ну и ну! Будто знала, чего мне сейчас не хватает. — Оланна повернулась и оглядела Угву, руки у нее были в мыльной пене. — Ты поздоровел. Вон какие щеки наел!

— Да, мэм, — согласился Угву, хоть это была неправда. Дома он всегда худел.

— Угву! — позвала Малышка. — Угву, иди сюда! — В руке она сжимала пластмассовую уточку-пищалку.

— Сначала искупаемся, Малышка, потом поздороваешься с Угву, — сказала Оланна.

— Анулика выходит замуж, мэм. Отец просил передать вам с Хозяином. День свадьбы еще не назначили, но будут очень рады вас видеть.

— Анулика? Она же совсем еще девочка. Лет шестнадцать-семнадцать, да?

— Ее ровесницы уже выходят замуж.

Оланна вновь склонилась над ванной.

— Приедем, конечно.

— Угву! — опять позвала Малышка.

— Разогреть Малышке кашу, мэм?

— Да. И молоко, пожалуйста.

— Хорошо, мэм.

Постояв еще минутку, он, по обычаю, спросит, как прошла неделя без него, а Оланна расскажет, кто из друзей приходил, кто что принес, доели ли рагу, что он оставил в морозилке.

— Мы с Хозяином решили, пусть Аризе приедет к нам в сентябре рожать, — сказала Оланна.

— Правильно, мэм, — одобрил Угву. — Хорошо бы малыш походил на тетю Аризе, а не на дядю Ннакванзе.

Оланна засмеялась.

— Да, хорошо бы. Комнату для нее приготовим заранее. Пусть к ее приезду ни пылинки не останется.

— Не волнуйтесь, наведем чистоту. — Угву нравилась тетя Аризе. Он помнил ее свадьбу в Умунначи года три назад. Какая она была пухленькая, веселая, лучезарная, а он так упился пальмовым вином, что чуть не уронил Малышку, тогда совсем кроху.