Джим отпер дверь и распахнул ее, отступив в сторону. Шервуд вывалился наружу на четвереньках. Охранники ворвались в комнату. У Роджерса в руке был пустой пластиковый пакет — он определенно только что проглотил его содержимое. Такое можно было сотворить только в полнейшей панике, и Роджерсу это все равно не помогло. Охранники извлекли еще шесть мешочков из внутреннего кармана его белой куртки. А потом забрали его в травматологию промывать желудок, чтобы транквилизаторы, которых он наглотался, не убили его.

Шервуд совершил большую ошибку, когда охранники уводили Роджерса. Он привстал с пола и ухватил Джима за мошонку. Не успев сжать кулак, он получил такой удар ребром ладони по лбу, что шея у него выгнулась назад и он завопил. Через несколько минут Шервуд в смирительной рубашке отправился вслед за Роджерсом.

Джим прислонился к стене, тряся головой и отдуваясь. Красное облако снова застлало его разум, и он двинул бы Шервуда ногой по ребрам, если бы Санди Мелтон не вцепилась в него, умоляя его успокоиться, Бога ради.

Явились доктора Порсена, Тархуна и Сцевола, проталкиваясь сквозь столпившихся вокруг больных и санитаров. Немалое время ушло у них на то, чтобы утихомирить и отправить восвояси всех, кроме Санди и Джима, а потом выслушать рассказ этих двоих. Закончив допрос, Порсена распорядился, чтобы Джима заперли в комнате.

— В основном для того, чтобы ты еще куда–нибудь не ввязался и остыл, — сказал он. — Я зайду к тебе, когда расхлебаю эту кашу. Не хочу, чтобы ты заварил еще и другую.

Психиатр, всегда невозмутимый, был сердит — это видно было по его лицу и голосу. Джим безропотно отправился к себе. То, что он довел даже доктора Порсену, глубоко огорчило его. Но в тот день Порсена, вопреки ожиданиям Джима, не вызвал его к себе в кабинет. Только опять прописал Джиму торазин, убедившись, что тот принял предыдущую дозу.

Транквилизатор не успокоил Джима. Джим приходил в бешенство, мучился раскаянием и снова бесился. Вместо того чтобы лечь спать после отбоя, он метался по комнате, холодея от горя и кипя от ярости.

Глава 26

Джим пришел к Порсене на индивидуальный сеанс. На стене в кабинете появилась новая бумага в рамке, исписанная большими затейливыми буквами. Со своего места Джим не мог ее прочитать, но полагал, что это последняя почетная грамота. У доктора по стенам больше дипломов и грамот, чем у голливудского магната в свите подлипал.

А в углу на верхней полке стоял новый бюст. Под ним, как и прежде, располагались белые, со слепыми глазами и пышными бородами изображения античных философов и две статуэтки: сидящий Будда и св. Франциск Ассизский. Джим, заинтересовавшись новым приобретением, встал и подошел посмотреть, пока Порсена дописывал что–то.

Бюст — вылитый Юлий Цезарь, если бы не усы — изображал доктора Порсену. Внизу была надпись: «Неизвестному психиатру».

Джим, хотя и был совсем не в смешливом настроении, не выдержал. Ну и юморист этот доктор, хотя юмор у него довольно сдержанный и спокойный.

В начале сеанса Порсена кратко изложил, как обстоит дело с «кашей», в которой все еще пребывал Джим. Говорил он очень быстро, но четко и без пауз — точно на аукционе. Он всегда говорил так, когда хотел покончить с чем–то второстепенным, прежде чем перейти к главному — к терапии.

Роджерсу позволили уйти с работы, не обвиняя его в торговле наркотиками. В обмен на это он обязался рассказать все начистоту и не подавать в суд на Джима за нападение и нанесение телесных повреждений, как угрожал раньше. Джилмен Шервуд тоже отказался от своего обвинения по той же статье плюс покушение на убийство. Доктор дал ему понять, что если он не откажется, то и его обвинят в торговле наркотиками. Более того — выгонят из группы.

Шервуд вернулся в свою комнату, но состоял под строгим надзором. Ходил он, держась очень прямо, шею поворачивал с трудом и держался подальше от Джима.

Крэнам и Мак–Донрах тоже не стали подавать жалобу на Джима. Доктор Порсена сам обвинил их в том, что они вели себя с Джимом неправильно. Их оставили в больничной охране, но в психиатрию больше направлять не будут.

— Я крепко верю в то, что человеку нужно давать шанс, — сказал доктор. — Тебе он тоже дается в настоящем случае. За тобой будет такой же надзор, как и за другими. Итак — я уже говорил, что у тебя необычайно живое воображение. Оно позволило тебе быстрее продвинуться в терапии, чем многим пациентам из твоей группы. Но я не хочу, чтобы ты задирал нос по этому поводу. Тебе просто повезло родиться с таким даром.

Доктор сделал паузу. Его синие глаза наводили на мысли о викингах, про которых рассказывал Джиму дед. Вот такие глаза могли быть у Лейфа Счастливого, глядящего на хмурое, полное опасностей море, которому нет конца. Где–то там, за горизонтом, лежит неведомая земля. Не слишком ли далека она? Не лучше ли вернуться в Гренландию?

Доктор вышел из задумчивости — он принял решение.

— Настало время, — сказал он, — избавляться от нежелательных черт Рыжего Орка.

Джим не ответил. Он так застыл на стуле, точно Порсена поместил его в криогенный цилиндр — только глаза моргали.

— Что скажешь? — спросил доктор.

Джим поерзал на сиденье, глядя в потолок, и облизнул губы.

— Мне… мне, надо признаться, страшно. Как будто меня… постигла большая утрата. Я не знаю…

— Знаешь, — сказал Порсена.

— Это правда необходимо? Не форсируете ли вы события? Я только–только вошел в Орка. Господи, сколько же это дней прошло с тех пор? Не так уж и много!

— Для терапии неважно, сколько дней прошло. У нас не исправительное заведение. Учитывается только твой прогресс. И не надо стыдиться, если тебе страшно. Все пациенты на этой стадии впадают в панику. У меня возникли бы сильные подозрения, если бы ты воспринял это как должное. Я не знал бы, по–настоящему глубоко ты проник в личность Орка или нет. Теперь у меня нет ни малейших сомнений по этому поводу.

— Не слишком ли глубоко?

— Вот это надо выяснить.

— Что же в Орке плохого?

— Это ты мне скажи.

— Я бы хотел сначала поговорить о его хороших сторонах.

— Как тебе будет угодно. Только перед этим скажи мне, каковы сейчас твои ощущения, эмоциональные и физические? Помимо страха.

— Мне стало лучше, когда я собрался поговорить о хорошем в Орке. Но сердце все еще колотится. А в кишки точно жира напихали.