У меня и розенкрейцерские писания при себе, да наскучили уже.

Ветер сменился, волны усилились, все трое теперь шли вдоль пенной кромки прибоя.

– А у вас что за работа? – спросил негр Стара.

– Я делаю фильмы.

– А, вот оно как. – Негр помолчал. – Никогда не хожу в кино.

– Почему? – резко откликнулся Стар.

– Без толку. И детей не пускаю.

Кэтлин, готовая вступиться за Стара, не спускала с него глаз, пока он разглядывал негра.

– Фильмы бывают и хорошими, – заметила она, но слова заглушило шумом прибоя, и негр не услышал. Желая настоять на своем, она повторила, на этот раз удостоившись лишь равнодушного взгляда.

– Розенкрейцеры не одобряют кино? – спросил Стар.

– Они сами не знают, чего хотят. Нынче говорят одно, через неделю другое.

Одни лишь рыбешки знали свое предназначение – все прибывали и прибывали, хотя прошло уже полчаса. Негр с полными до краев ведрами побрел наконец к дороге – не подозревая, что ему удалось пошатнуть целую индустрию.

Стар с Кэтлин двинулись обратно к дому.

– Бедняга Самбо, – сказала Кэтлин, пытаясь развеять охватившую Стара задумчивость.

– Что?

– Разве вы не зовете негров «бедняга Самбо»?

– Мы их никак не зовем. – Стар помолчал. – У них свое кино.

В доме Кэтлин устроилась у обогревателя и принялась натягивать чулки и туфли.

– Теперь мне Калифорния нравится больше, – неторопливо произнесла она. – Я, кажется, успела изголодаться по сексу.

– Разве у нас был только секс?

– Сам знаешь, что нет.

– Мне с тобой хорошо.

Она поднялась с легким вздохом – настолько легким, что Стар его не заметил.

– Я не хочу тебя терять, – признался он. – Не знаю, что ты обо мне думаешь и думаешь ли вовсе. Наверняка догадываешься, что сердце мое умерло… – Он помедлил, раздумывая, не солгал ли. – Красивее тебя я никого не встречал уже не помню сколько лет. Не знаю цвета твоих глаз, но мне жаль весь мир…

– Прекрати, прекрати! – засмеялась Кэтлин. – Иначе я неделями не оторвусь от зеркала. У моих глаз нет цвета – мне они нужны, чтобы видеть. И я совершенно обыкновенная. Зубы неплохи для англичанки…

– Они превосходны.

– …но я и в подметки не гожусь здешним красавицам…

– А вот теперь сама прекрати! – перебил ее Стар. – Я говорю правду – и обычно не бросаю слов на ветер.

Кэтлин замерла на миг, словно вслушиваясь в себя. Взглянула на Стара, затем снова внутрь себя – и отбросила мысль прочь.

– Пора ехать, – только и сказала она.

Трогаясь в обратный путь, Стар и Кэтлин уже не походили на себя прежних. Береговой дорогой они проезжали сегодня в четвертый раз, и каждый раз были новой парой. Любопытство, грусть, влечение остались позади, нынешний путь был истинным возвращением – к себе, к собственному прошлому и будущему, к неминуемо близящемуся завтрашнему дню. В машине Кэтлин по просьбе Стара села к нему теснее, но между ними уже не чувствовалось прежней близости – ведь чтобы не исчезнуть, близость должна расти, ничто не остается неизменным. Стар хотел было пригласить Кэтлин переночевать в доме, который для себя снимал, но побоялся выглядеть в ее глазах слишком уж одиноким. На склоне холма, почти у дома Кэтлин, она пошарила рукой за подушкой сиденья.

– Что-то потеряла?

– Наверное, он выпал. – В темноте она ощупью перебирала содержимое сумочки.

– Выпал?

– Конверт.

– Что-то важное?

– Нет, так просто.

Однако у дома, когда Стар включил свет на приборном щитке, Кэтлин помогла ему вытащить подушки и вновь оглядела машину.

– Ничего особенного, – уверила она его по пути к крыльцу. – По какому адресу ты живешь?

– Называется просто «Бель-Эр», дом без номера.

– А где этот Бель-Эр?

– В новом районе рядом с Санта-Моникой. Но проще застать меня на студии.

– Что ж… спокойной ночи, мистер Стар.

– «Мистер»? – удивился он.

– Хорошо, тогда спокойной ночи, Стар, – мягко поправилась она. – Так лучше?

Его будто слегка оттолкнули.

– Как хочешь. – Он пытался не поддаться отчужденности и, по-прежнему глядя на Кэтлин, повел головой из стороны в сторону ее собственным движением, словно говоря: «Ты ведь знаешь, что со мной происходит». Кэтлин вздохнула, подчинилась его объятию – и вновь стала принадлежать ему одному. Прежде чем миг ушел, Стар шепнул «спокойной ночи» и, отпустив ее, направился к машине.

Спускаясь с холма, он прислушивался к чему-то в себе – словно в нем готовилась зазвучать мощная, властная и прежде незнакомая мелодия, сочиненная неведомым автором. Авторы менялись, каждый раз все бывало по-новому, и лейтмотив, который вот-вот оформится, он в первый миг даже не сумеет распознать. Музыка может возникнуть из рева автомобильных клаксонов на ярких, как в цветном кино, бульварах, или легко коснуться слуха еле слышным постукиванием пальцев по тонкой мембране лунного диска. Он силился распознать нужный звук, зная лишь, что музыка уже рождается – новая, желанная и загадочная, странно нарастающая откуда-то из глубины души: такую не выключишь посреди трансляции и не допоешь по памяти.

С той же неотступностью, словно переплетаясь с музыкой, его преследовала мысль о встреченном на берегу негре; и дома, и завтра на студии тот будет ждать Стара все с теми же ведрами, полными серебристых рыб. Слова о том, что негр не позволит своим детям внимать сказкам Стара, отдавали предубежденностью и неправотой; его следовало переубедить – фильмами, множеством фильмов, распланированных на десятилетие вперед. После разговора с негром Стар уже мысленно отказался от четырех картин, одна из которых запускалась в ближайшие дни: все четыре картины теперь выглядели ненужным хламом. Зато он вернул в план сложную ленту, некогда брошенную на растерзание своре Маркуса, Брейди и прочих: в то время другой выигрыш казался главнее. А теперь картину предстоит спасти – ради негра с серебристой рыбой.

Стар подъехал к дому; на крыльце зажегся свет, слуга-филиппинец спустился вниз, чтобы поставить машину в гараж. В библиотеке обнаружился список звонков:

Ла Борвиц

Маркус

Харлоу

Рейнмунд

Фэрбенкс

Брейди

Колман

Скурас

Флайшекер и так далее.

Вдруг вошел филиппинец с письмом.

– Выпало из машины, – сообщил он.

– Благодарю. Я его искал.

– Будете ли сегодня смотреть фильмы, мистер Стар?

– Нет, спасибо. Можете ложиться.

К его удивлению, письмо было адресовано Монро Стару, эсквайру. Он потянулся было его распечатать – но ему пришло в голову, что Кэтлин хотела взять письмо обратно и, может быть, вовсе уничтожить. Будь у нее телефон, Стар позвонил бы спросить разрешения.

Со странным чувством он повертел письмо в руках. Написанное прежде сегодняшней встречи, оно явно утеряло всякую силу – стало пустым напоминанием о настрое, канувшем в прошлое.

И все же ему не хотелось читать письмо без позволения.