и он понимал, что Стар, подобно Линкольну, ведет длительную войну на много фронтов. За десять лет, чуть не в одиночку пробивая дорогу кинематографу, он достиг того, что ассортимент добротных высокобюджетных фильмов сделался шире и богаче театрального репертуара. Стар был продюсером – как Линкольн полководцем – лишь вынужденно, в силу обстоятельств.

– Пойдемте со мной к Ла Борвицу, – предложил Стар. – Вот уж где без глазури не обойтись.

В кабинете Ла Борвица сидели два сценариста, стенографистка и притихший продюсер; судя по пустым лицам, напряженности и табачному дыму, им так и не удалось выбраться из того тупика, в котором Стар их оставил три часа назад.

– Слишком много персонажей, Монро, – доложил Ла Борвиц чуть ли не с благоговением перед грандиозностью провала.

Стар понимающе хмыкнул.

– В том-то и главная идея фильма.

Вытащив из кармана горсть мелочи, он взглянул на люстру и подкинул полудолларовую монету – та упала в плафон. Стар взглянул на остальную мелочь и выбрал двадцатипятицентовик.

Ла Борвиц наблюдал за ним с несчастным видом – он знал любимую забаву Стара и уже понял, что траты времени не миновать. На него никто не смотрел; улучив момент, Ла Борвиц вытащил руки из-под столешницы и резко вскинул их в воздух – словно сбросив кисти с запястий, а потом поймав их в падении. Маневр сработал, ему полегчало.

Кто-то из сценаристов вытащил мелочь, тут же уговорились о правилах:

– Кидать монету, чтоб не задела цепочки. Все, что свалится в плафон, идет победителю.

Игра затянулась на полчаса, не участвовали двое: Боксли, усевшись в сторонке, вчитывался в сценарий, стенографистка вела счет. Время всех четверых игроков оценивалось ею в тысячу шестьсот долларов; в итоге Ла Борвиц выиграл пять долларов пятьдесят центов – и вахтер принес стремянку, чтобы выгрести монеты из плафона.

– У вас тут сплошная начинка для пирога и ничего больше, – вдруг заявил Боксли.

– Что?

– Это не сценарий.

Все воззрились на него удивленно, Стар сдержал улыбку.

– Вот и дока объявился, – не смолчал Ла Борвиц.

– Нагромождение красивых речей и ни одной коллизии, – бестрепетно продолжал Боксли. – Вы же не роман пишете. И вообще слишком многословно. Не могу толком объяснить, но подход явно неверный. Не увлекает.

Боксли теперь возвращал то, что в него вкладывали в течение трех недель. Стар отвернулся, исподволь наблюдая за остальными.

– С чего вы взяли, что героев много? – продолжал Боксли. – Наоборот, их нужно больше. Как я понимаю, для сценария это главное.

– Так и есть, – подтвердили сценаристы.

– Верно, – кивнул Ла Борвиц.

– Пусть каждый персонаж видит себя на месте другого, – продолжал Боксли, воодушевленный общим вниманием. – Полицейский собирается арестовать вора – и видит у преступника свое собственное лицо. То есть надо так показать. Представим, что фильм называется «Побудь на моем месте».

Вдруг снова закипела работа – сценаристы подхватывали и развивали тему по очереди, как джазовые солисты; может, завтра ее тоже отвергнут за ненадобностью, но пока что жизнь возродилась. Не меньше, чем вмешательство Боксли, помогла игра с монетами, создавшая нужную атмосферу: Стар, не снисходя до роли поводыря, держался – и порой выглядел – как мальчишка, разыгрывающий спектакль.

Уже повернувшись к выходу, он подчеркнуто одобрительным жестом тронул Боксли за плечо – чтобы остальные не накидывались на него слишком уж откровенно.

В кабинете ждал доктор Бэр с помощником-мулатом, держащим наготове переносной кардиограф – Стар называл его детектором лжи.

Стар разделся до пояса: начинался еженедельный осмотр.

– Как самочувствие в последнее время?

– Как обычно.

– Работаете много? Спать удается?

– Нет. Не больше пяти часов. Если ложусь рано – не засыпаю.

– А снотворное?

– От желтой таблетки наутро мутит.

– Принимайте две красные.

– Тогда снятся кошмары.

– Значит, по одной, желтую первую.

– Хорошо, попробую. А вы сами как поживаете?

– Я-то о себе забочусь, Монро, не трачу себя понапрасну.

– Черта с два, вы порой ночь напролет не спите.

– Зато потом сплю целый день.

Через десять минут Бэр заметил:

– Вроде бы все неплохо. Давление на пять единиц выше.

– Хорошо. Ведь это хорошо, да?

– Да. Вечером проявлю кардиограммы. Когда поедем отдыхать?

– Когда-нибудь, – беззаботно ответил Стар. – Месяца через полтора станет полегче.

Бэр взглянул на него с искренней симпатией, укрепившейся с годами.

– В тридцать три вам полегчало после отдыха. Пусть всего лишь трехнедельного.

– Когда-нибудь соберусь.

Никогда, подумал Бэр. Несколько лет назад он с помощью Минны раз-другой уговорил Стара на короткий отпуск. А в последнее время усиленно пытался вызнать, кого Стар считает ближайшими друзьями – кому под силу отвлечь его от работы и не подпускать к студии. Впрочем, вряд ли затея удастся. Стару оставалось жить недолго – не больше полугода. Что толку проявлять кардиограммы? Таких людей невозможно оторвать от дела, насильно уложить в постель и заставить полгода разглядывать небо – Стар предпочтет умереть. Несмотря на отговорки, им руководила ощутимая тяга к полному самоизнурению, знакомому по прошлым временам; усталость была не только ядом, но и наркотиком, дававшим ему редкое, почти физическое наслаждение от работы в утомленном полубреду, на износ. Такое перерождение жизненной силы Бэр уже видел – и с некоторых пор предпочитал не вмешиваться: вылечив одного-двух, он понял всю бесплодность исцеления, убивающего личность и триумфально сохраняющего лишь оболочку.

– Пока все по-прежнему, – заметил доктор.

Они обменялись взглядом. Знает ли Стар? Скорее всего да. Неизвестны лишь сроки – Стар не подозревает, насколько близок исход.

– Если все по-прежнему, – ответил Стар, – я не смею мечтать о большем.

Мулат закончил упаковывать аппарат.

– На следующей неделе в то же время?

– Хорошо, Билл. Всего доброго.

Дверь закрылась, Стар включил диктограф. Тут же донесся голос мисс Дулан:

– Вы знакомы с мисс Кэтлин Мур?

– Что? – ошеломленно переспросил Стар.

– На проводе некая мисс Кэтлин Мур. Говорит, вы просили ее позвонить.

– Боже правый! – Его обуял гневный восторг: прошло пять дней – куда это годится!

– Она на связи?

– Да.

– Ладно, соедините.

Через миг он услышал ее совсем рядом.

– Свадьба состоялась? – Его голос прозвучал негромко и мрачно.

– Пока нет.

В памяти всплыло ее лицо и фигура – он сел, и Кэтлин будто бы склонилась к столу, чтобы остаться вровень с его взглядом.

– К чему этот звонок? – спросил Стар тем же мрачным тоном, тяжело ему давшимся.

– Значит, письмо к тебе все-таки попало?

– Да. В тот же вечер.

– О нем-то я и хотела поговорить.

В конце концов он нашел нужный тон – оскорбленный.

– О чем тут говорить?..

– Я хотела написать вслед другое письмо, но не вышло.

– Это я тоже знаю.

Пауза.

– Ну же, не злись, – вдруг сказала она. –