Василий Петрович гладил разрыдавшуюся девочку по голове, у Муськи тоже дрожали губы, баба Зина смотрела тревожно и с сочувствием, неловко перебрасывались взглядами Маячник и Марионеточник.

Тишину разрушил Ганс1236: он ввалился в комнату с подносом, уставленным бутылками с шипящим напитком, так напоминавшим ему море. Ганс протащил поднос по комнате и не без труда взгромоздил на стол, остановился и повернул голову к зареванной Маричке:

– Как ты смогла отправить Зов, ты ведь не с Гансины? Я не думал, что у тебя получится.

Маричка прерывисто вздохнула, выпуская из себя еще пузырящийся призрак слез, посмотрела на каждого из собравшихся, подолгу задерживая взгляд, пожевала губу и приподнялась. Муська тут же заботливо подсунула ей за спину подушку.

– Ты рассказывал мне, как это делать. А еще я, кажется, видела твое море и пила эту твою воду. После нее щекотно в горле, она не похожа на ту, что делают у нас…

– Да, я добавляю туда кое-что, что есть только на Гансине, мне удалось сберечь мешочек… – Ганс1236 задумчиво наклонил голову набок. – Должно быть, ты и правда умеешь больше, чем все думали.

– А что же вы думали?!

Перед глазами Марички снова всплыл обугленный остов города, и пальцы почувствовали резную прохладу зеркала. Ее вдруг захлестнула такая злость, что она отшвырнула руку Муськи, потянувшуюся было к ней. Как они могли?! Они затянули ее в эту… в эту… в авантюру, они заставили ее – не Охотник, не родители, не класснуха, – именно они заставили ее идти! Они заставили ее смотреть! И к чему это привело?! К чему это все привело?! Злые слезы снова начали душить ее, Маричка вскочила с дивана.

– Вы думали, что просто используете меня, что я похожу-похожу и уйду, да? А куда мне теперь идти?! Родители, наверное, с ума сошли! Все вы с ума сошли. Как вообще можно так?! Я… Я… Я только взяла это проклятое зеркало в руки, а потом оно исчезло, а потом Охотник наговорил мне такого, что за всю жизнь не забудешь! Сколько времени прошло? Сколько я просидела в той конуре, а никто, никто из вас не пришел, никто не подумал, что со мной будет! Мне все пришлось делать самой. Самой, понимаете?! И вот я снова тут, и вы… вы тут просто сидите и смотрите на меня, а там люди… люди там умирают!

Маричка без сил, рыдая, опустилась на пол. Никто не подошел к ней, все смотрели на Василия Петровича, он смотрел в потолок. Ганс тяжко вздохнул, взял бутылку с подноса и поднес Маричке.

– На-ка вот, выпей. Правда, станет легче. Не плачь. – Он тихо бормотал, гладя подрагивающие плечи. – Мы шли к тебе, как только я услышал твой Зов, мы тут же пошли за тобой. Наверное, ты совсем немного времени провела там… И мне очень, очень жаль, Рина, что тебе пришлось оказаться там одной, поверь, мы вовсе не этого хотели…

– А чего вы хотели?! – Маричка подняла взгляд на Ганса и автоматически отхлебнула из предложенной бутылки.

Ганс растерянно обернулся на Василия Петровича, но тот молчал. Баба Зина выступила из-за плеча Маячника.

– Милочка, родная наша, мы хотели помочь тебе.

– Помочь?! Помочь?! Как? Отправив меня убивать?!

Баба Зина отшатнулась, Маричка отбросила бутылку и снова встала на ноги. Шипучка липким прибоем прокатилась к дивану. Стоя посреди комнаты, Маричка рассказала всю историю с зеркалом и все, что успел рассказать Охотник. Каждое слово сочилось болью, саднило в горле, тянуло в груди, руки тряслись, а каждая клеточка тела молила о пощаде. Она выдохлась так же быстро, как вспыхнула. На грани обморока Маричка еще чувствовала чьи-то крепкие руки, а потом провалилась в черноту без видений.

Снова уложив девочку на диван, Василий Петрович повернулся к собравшимся:

– Все вышло не так, как я предполагал. Слишком много неожиданностей ждет нас за каждым поворотом.

– Легко списать все на неожиданности, – Марк вынул из шкафа плед и с невольной заботой укутал Маричку, – легче легкого. Ты засиделся в пещере, а что теперь будет с малышкой? Как ей объяснить, что случилось, кто она такая? Она смогла вырваться оттуда, смогла попасть именно к нам. Я подозреваю, из-за моего заклятья она не угодила черт знает куда в этом мире! И что теперь делать ей со всем этим знанием о себе?

– Возможно, не все, что она о себе знает, – правда. – Баба Зина внимательно рассматривала Маричку, потом присела рядом и принялась водить узловатыми пальцами над ее головой. – Очень много лишнего наговорил ей Охотник, но кое-что все же правда. И кое-что все же ложь. Она не убивала. Нет.

Вздох вырвался у Муськи, она вся извелась, стараясь сдерживать слезы вины.

– Она и правда похитила зеркало, она смогла проникнуть в мысли Охотника и, используя его же силу и неожиданность, смогла вырваться. Но она не видела того, что происходило в коридоре после ее исчезновения. И Охотник не видел, он был слишком занят размышлениями о том, чего еще не произошло… Очень может быть, что места, в котором ее прятали, вовсе не существовало, слишком много там было защиты, чтобы выдержал даже бункер. Скорее всего, это отражение отражения. И существа в нем – только отражения. А зеркала здорово искривляют мир, верно, Василь?.. Ганс, ты поможешь нам сейчас. Приведи всех, даже цыган можешь захватить. Все должны быть рядом. Маячник, дай ему точные инструкции, куда идти и кого звать. Вообще, иди-ка ты лучше с ним! Ребята не успели всего-то в две квартиры попасть. Хоть силой тащите Русалку и Хижака! Вообще каждого, у кого есть хотя бы след Зерна. Да потише там! Тень, не спускай глаз со входа. Ты знаешь, что делать. И держи лифт. Мусечка, родная, иди-ка вместе с Марком, пройдитесь вокруг дома. Я уверена, вы сможете сделать старушке доброе дело и посыпать вот это по тротуарам. – Баба Зина протянула алый бархатный мешочек и тут же забыла о существовании Муськи и всех, кому уже раздала указания. – А мы с Василием сделаем чай для дорогих гостей, пока девочка отдыхает.

– Что ты задумала? – слабым голосом поинтересовался Петровский уже по дороге в кухню, остальные напряженно замерли на полдороге к своим поручениям.

– Готовлюсь к тому, что грядет. – Зинаида уже не выглядела старушкой, сейчас в центре комнаты стояла высокая женщина с длинной черной косой и властным взглядом. – Мы отдадим Маричке то, что должны отдать, а она поможет нам избавиться от Охотников.

Муська бросила взгляд в окно. К дому медленно брели высокие полупрозрачные тени: силуэты гигантских людей едва двигались, но один за другим проходили мимо окон. Верхушки деревьев замерли, словно солдаты по стойке смирно. Тени серебрились, темнели агатом, полыхали ярко-синим.

– Нужно торопиться. Посмотрите, как всполошились духи города. Пустились в пляс!

– Это они так… пляшут?

– Это они так берут под защиту город, окружают нас.

– Зачем?

– Да идите уже посыпьте им немного угощения! – Зинаида раздраженно кивнула на мешочек. – И за дело!

Первым вернулся Маячник с цыганами. Он бережно опустил блюдце на стол и принялся пересчитывать гостей. Те тоже устроили перекличку: не забыли ли кого в спешке. Кто-то пустился в заунывную песню, кто-то тренькнул гитарной струной, но обоим шикнули, чуть не сдув Барона с края блюдца. Тот, неловко балансируя, все же забрался повыше к ободку и пересчитывал поголовье своих. Они не всегда умещались всем табором в блюдце. Когда-то цыгане были процветающими, могли занять целый поднос и угнать не одну лошадь, но сейчас измельчали. В пригороде у Зинаиды было спокойнее, сколько песен они тогда спели! Но мятежные души просились в город, ближе к движению, ближе к сокровищам. И что получили в итоге? Блюдце. Все разбежались, соблазнившись щедрыми подачками судьбы. А те цыгане, что остались, все больше грустили, чем балагурили. Их приютил в своем углу Тень. Конечно, разбредались цыгане по всему дому, но по ночам всегда возвращались. Молчаливый днем, ночью Тень рассказывал малышам удивительные истории тропинок, утешал вдов легендами дома, на похоронах и свадьбах вторым после Барона держал слово. И никогда не промахивался с выбранным тембром. В его тени всем им было спокойно, а ему, не имеющему даже тела, с цыганами по пути. Возможно, дороги их однажды разойдутся, но кто же думает о завтрашнем дне? Барон покачивал головой и утешал себя тем, что пусть табор его стал немногочисленным, зато сильным. Задиристость их поутихла в пользу мудрости, а дети рождались теперь с синими глазами и пели песни более правдивые, чем их деды, только после такой песни глаза цыганят становились карими, но продолжали лучиться знанием.