Мозгового штурма не получалось. Вопросы Кемаля были неудобны и неприятны молодому карьеристу-психологу, воображающему, что, раз его приглашают в качестве консультанта, то он обязан иметь на них ответы. То, что именно вопросы без ответов двигают, как правило, любое следствие и научное исследование, ему в голову не приходило, и в том, что их ему задавали, он видел только покушение на его авторитет и сомнения в его компетентности.

И Кемаль решил вернуться в театр и таким образом отойти в тень. Там он сейчас и находился – в тени и пыли декораций, в поисках неизвестно чего.

Рядом с ним, теснясь и как будто борясь за каждый дюйм свободного пространства, нависали какие-то сталактиты и водоросли, громоздились стены дворцов и избушек, толкали друг друга локтями статуи и деревья, пылились старинные сундуки и не поддающиеся описанию странные предметы.

Люди, периодически появляющиеся в этих джунглях, произносили тоже странные, им одним понятные фразы, что-то уносили и приносили, кричали и нервничали, не находя чего-то нужного, кричали еще громче, выясняя, что это нужное пока не готово и искать его здесь бессмысленно, расцветали улыбками, обнаружив какую-нибудь нелепую доску или тряпку, протирали витые кувшины и лампы Аладдина, ссорились и мирились из-за оттенка искусственных гирлянд и букетов, взмахивали волшебными палочками и придирчиво перебирали нитки огромного жемчуга, – словом, это был театр, иллюзорный мир расписанного картона, стразов и папье-маше, где настоящими (и больше чем настоящими!) были только страсти и эмоции.

Может быть, они по-своему закалялись среди всей этой бутафории и, чтобы самим не уподобиться плохо прокрашенному заднику, становились от этого смертельно опасными?

«Да, места тут маловато, – чуть не уронив себе на голову красную фанеру с коммунистическим слоганом, подумал Кемаль, – а ведь были же разговоры о новом здании? Хотя это жалко, конечно!..»

Здание театра оперы и балета, расположенное в самом центре Измира, неофициально, среди своих, называлось Альгамбра. Своими арками, витыми колоннами и прочими архитектурными излишествами оно действительно напоминало своего знаменитого тезку – загородный дворец мавританских правителей Гранады. Так же назывался в свое время и расположенный здесь первый измирский кинотеатр, открытый давно, на самой заре развития кинематографа. Потом кинотеатры стали другими, без лож бельэтажа, где сидели дамы в мехах и бриллиантах, без расписанных фресками стен и мозаичных полов фойе, без мраморных лестниц и хрустальных люстр, – но Альгамбра, на ее счастье, не модернизировалась, а превратилась в приют оперы и балета, получив тем самым право на достойную старость.

Каждый новый приезжий постановщик ахал и хватался за голову: как же можно, на такой маленькой сцене, в таких условиях, при таких технических возможностях… кошмар, просто кошмар! Потом, смирившись с неизбежностью, в сотый раз выслушав от всех старожилов историю здания, приступал к работе, привыкал к полумраку и обветшавшей роскоши пожилой мавританки, и начинал любить Альгамбру, и приходить сюда не без радости, как в старый, но родной дом, а раскланиваясь после премьеры, не стыдился и признаться в своей любви.

И местные жители, слушая эти признания, внутренне усмехались, уверенные в том, что нельзя не полюбить их город, так гармонично соединивший прелесть пространства и времени, и если легкомысленных, как летящих на огонь бабочек, туристов соблазняет и манит лишь пространство (ах, море, горы, пейзажи – фотографируй все подряд, не промахнешься!), то серьезным перелетным птицам, всегда возвращающимся к своему прошлому, больше по душе застывшее на этих берегах время.

И, разумеется, Альгамбра – его часть.

Кемаль родился и вырос в Измире и, хотя вряд ли смог бы словами описать все эти чувства, сейчас, получив неожиданный доступ в святая святых старого здания, не мог не ощущать того, как ей, Альгамбре, к лицу все эти вещи: диковинные декорации, бутафория и грим, странные люди и то странное и диковинное дело, которое они делают с такой серьезностью и страстью, – балет.

– А вы… вы все-таки что-то ищете? – не отставала самая яркая из его фей. – Может, вам помочь?

– Нет, спасибо, Нелли, – Кемаль еще вчера поймал себя на том, что к ней совершенно невозможно обращаться официально: своими простыми, дружескими, почти фамильярными манерами она разбивала вдребезги любые вежливые слова. – Я так… смотрю вот… интересно здесь у вас.

– Еще бы не интересно! Только сегодня прогон, а на днях генеральная, а у нас ничего не готово! Ро-о-ом! – вдруг закричала она так, что Кемаль вздрогнул и попытался сообразить, кого и откуда она выкликает этим непонятным словом. Он уже заметил эту русскую привычку добавлять к именам всякие шипящие суффиксы или отсекать половину даже самого короткого имени, делая из него нечто невообразимое и, на его взгляд, неблагозвучное.

Превращение непроизносимого «Гинтараса» в «Ге-е-ен» он только приветствовал, однако зачем потом удлинять его до «Геночки»? А все эти протяжные «Ли-и-з!», «Ни-и-ин!», «Не-е-ель!» – это выражение любви и дружеского расположения или наоборот? “Oh, those Russians!” – пел кто-то модный во времена его молодости, и он был с ним полностью согласен.

– Чего ты орешь? – спросил Роман по-русски, и Кемаль воспользовался возможностью уйти от них и пойти куда-нибудь, где он будет понимать все, что говорится. Здесь только время терять.

– А чего ты здесь бродишь, как призрак коммунизма, делать, что ли, нечего?! Ринат класс дает, Генка сейчас репетировать начнет, а ты тут торчишь!

– Ты тоже, между прочим, – резонно возразил Роман, – у меня башка раскалывается просто после вчерашнего, сил нет… и вообще, кто он тебе, что ты перед ним вся на задних лапках?

– Кто?! – не поняла Нелли. – Сыщик этот?

– Да какой сыщик, Геночка твой! Делает тупую постановку, Петипа хренов, смотреть тошно, а вы с ним носитесь! Нет, он прекрасный танцовщик… был, я ничего не говорю…

– Вот и не говори! И работай давай, а не языком трепи!

– А Эльдар с Ниной кое в чем правы, по-моему… да не насчет тебя, что ты сразу! Я про спектакль. Отменить все к чертовой матери, да и все! Благо такой предлог нашелся, а? Нет, ты видела, как она фуэте делает? Видела?!

– Да все я видела, а что делать? – Нелли всегда с трудом давалось обойтись без спора и просто согласиться с собеседником. – Но она работает, вкалывает девчонка, вроде за ум взялась. А тебе лишь бы все отменить, да? Как начал со своей придурочной идеи, так отказаться и не можешь? Небось и Пелинку ты придушил, а? Ладно, слушай, некогда мне тут с тобой… на сцену скоро! А ты не жалуйся, подумаешь, выпил чуток, я тоже – и ничего, а мне вчера сорок, между прочим, стукнуло!

– Тебя стукнешь, пожалуй! – поморщился Роман. – Аспирину съесть, что ли?

– Съешь. А потом иди работай.

– Да иду я, отвяжись! О, слышь, я рифму придумал! Как из бл… сама понимаешь кого сделать лебедей?! Клево, а?

– Фу, Ромка, грубый ты какой!

– На тебя не угодишь, слушай! А как ты думаешь, чего он тут все-таки рыщет, сыщик этот? Эльдар же вчера сказал: точняк, еще одну девку так же убили, в подъезде, и получается, что театральные все вроде как не у дел. И мужа ее выпустили даже.