Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ридум, ридум ог рекур уфир сандин
Ренур сол а бак виз Арнарфелл
Хер а реики ер маргур охреинн андинн
Ур сви фер аз скиггия а йокулсвелл
В природе над селом летало нечто светлое и поддерживающее. Засыпающее солнце грело головы и души. А Гугуце хватив втихую красного, представлял себя едущим через село в черной непрозрачной машине и подтягивал бабе Родике:
Хей! Хей! Хей! Хаут а голти тоа!
Все шумели. Дорел Мутяну сварливо доказывал, что против молдаванина филиппинец это пшик.
— Говно — эти филиппинцы! Бананы они жрут, я тебе говорю! А где у нас бананы!?
С владельцем единственного в селе ларька соглашались. Но потихоньку спрашивали у почтальона Антония, сколько будет стоить отправить письмо на Филиппины. Пьянеющий Антоний, одетый по случаю проезда начальства в официальный мундир, заляпанный свиным жиром, важно дул губы и делал вид, что считает. На самом деле он разглядывал крепкий зад и ноги сестры Гугуце Аурики. Та дразнила его, называя — господин почтальон.
— Люди, гляньте Геу! Геу вернулся!
— Геу, привет!
— Ай-ле, Геу, как дела?!
Увлеченные праздником они пропустили триумфальное возвращение брата примара, появившегося из полутьмы, царившей на западе.
Полтора листа гипсокартона, обернутого в цветастую пленку от утеплителя, несли Геу как крылья — ангела. А сам странник устало шагал по дороге.
— Здравствуйте, люди! — в изнеможении поздоровался он и заплакал. Слезы бороздили небритые пыльные щеки блудного сына. Он вытирал их бейсболкой украденной в Пфальце у обедавших дальнобойщиков.
— Ай-ле!
— Геу!
— Не плачь, Геу!
— Ты в Молдавии, Геу! — утешало его общество.
Но путник плакал. Плакал и пил вино тетки Йоланы из наградного ковшика примара. Нектар наполнял его, растворяя грусть. Перед глазами плыл виноградный туман. Вокруг кружились люди и просили бабу Родику рассказать за Шарлемань. Гугуце сидел в уазике примара и жал педали попердывая губами. Он ехал в Александру-чел-Бун за абрикосами. Геу же пил холодное красное и грустил об оставленных в Португалии двух направляющих на двадцать семь. Его хлопали по плечу и кричали: «Ай-ле, Геу, спой Алунелул!». Он пел, и ему подтягивали. Сам Элвис Пресли выскочил из темнеющих вишен. Хлопнув вина у стола, он зажевал его куском поросенка.
— Ты в Молдавии, Геу! — весело произнес король рок-н-рола и растворился в желтом порошке тетки Йоланы.
— Алунелуул! — неслось над селом, над кладбищем в земле которого до сих пор тикала заводная нога деда Александра, над ангелами примеривающими полтора листа гипсокартона на спины, над грустным Муссолини — примаром, над всей Молдавией и миром. Из оврага за праздником грустно наблюдала фигура в оранжевом скафандре. Было тепло.
Ты мог бы жениться на мусульманке, Макс?
дата публикации:28.12.2021
Разговаривая со мной, моя судьба иногда закрывает один глаз ладонью, внимательно смотрит другим. Смотрит, не мигая, что там у тебя за душой, доходяга? Я сижу за столом и внимательно смотрю на суету мух над куском пиццы.
Мистер Акиньшин, не правда ли, мистер Акиньшин, неделю мистер Акиньшин. Все это далеко неспроста. Ма’ам директор редко снисходила до моей фамилии, а еще реже упоминала ее столько раз подряд. Я хочу подсчитать, но сбиваюсь на пятом повторе.
Что она имела в виду? Пока не понятно. Я бросаю вычисления, чтобы изучить документы которые вручила графиня.
Шеймус Пэддхем, Секретная служба…
В кабинете стоит неуютная тишина, прерываемая жужжанием мух. Я к ней не привык. В моем существовании ее никогда не было. Словно огромный пыльный мешок, накинутый на голову. Мешок за грубой тканью которого суетилась настоящая жизнь. Для меня она никогда не существовала. Что в Манчестере в пабе, где я мыл посуду нищего философа Долсона. В звоне пивных кружек и голосах клиентов. Что в Москве: на Дорогомиловском рынке, а потом в огромном «Мире». Шум не прерывался ни на минуту. Само отсутствие его настораживало. Вентиляция, разговоры, молитвы дедушки Масулло, шум воды, скрип рохлей, глухой стук двигателей. И вопросы, вопросы, вопросы.
Вопросы Алтынгуль.
— Ты мог бы жениться на мусульманке, Макс?
Я не понимал, какая разница, если ты любишь, но ее почему-то это волновало. Мелочи, которые не стоили внимания. Белые льдины на фоне темной остывшей воды. Может из-за дедушки, хотя старик никогда не высказывал мне своего неудовольствия. Смотрел мудрыми глазами в сетке морщин.
— Ты ее не обижай, набирази. Глупости наделать можно, исправить их потом никак.
Никогда не собирался. В свободное время мы всегда проводили вместе. Бродили по холодным, неуютным улицам. Ели мороженое, которое она обожала. Целовались. Все это очень напоминало Алю Я собирался ответить, но бобой Мосулло всегда резко менял тему.
— Рустем, уже принес барашка? — он сидел на своем неизменном месте, у котла с пилавом.
— Йок, бобой, — отвечал я. — Они с Бекзодом еще на рынке.
Конечно, ни на каком рынке Рустем не был. Они курили траву на крыше «Мира». Дедушка мою наглую ложь принимал, горестно вздыхая.
— Икки кочкор, — говорил он, — два барана не могут принести третьего. Скажи, йигит, как можно выбирать барашка три часа? Изучать его родословную?
Я смеялся и пожимал плечами. А бобой потирал жидкую бороду и улыбался. В котле скворчал жир, потрескивали дрова, за металлическим забором жила дорога. Шорох шин, гудки машин, рев моторов. И никакой тишины. Никогда и нигде.
Здесь же, когда я работал с документами, фоном всегда шел бесконечный треп старшего инспектора с Рубинштейном.
— Рита записалась на кунилини-йогу, просекаешь, Моз? Теперь у нас сплошная чистка чакр.