— Я ему в глаз попал, — объяснил тощий санитар, — а он обиделся. И в ванну убежал. А я в кухне заперся.

— Санитары — это любовь! — невпопад проревел Прохор и приобнял удрученного коллегу за плечи. — А мыло у Марка — говно!

— Иди ты… Дай послушать, — махнула на него Агаповна. — И что дальше-то, Родик?

— Вот, — кратко произнес собеседник и выложил на стол банку красной икры. — В холодильнике была. А я через окно вылез.

Так все случается и бродит в этом мире, горы сыплются в пыль, моря высыхают. И на весах лежат совершенно несовместимые вещи. Рождество, банки с икрой и краденые огурцы. Мы стояли, и смотрели на проклюнувшиеся чистые звезды, каждый выбирал себе ту, которая, по его мнению, была первой.

— Синенькая, — сказала бабка Агаповна.

— Темнота! — ответил качающийся Прохор и тыкал толстым пальцем. — Вона там она.

— Синенькая! — упорствовала дикая бабка.

Всепрощение и Рождество совсем не укладывались в общую мрачную картину мира. Гуманизм был нам чужд, и плевать в ближнего своего всегда было национальным видом спорта, где достигшие высоких результатов плевали уже не в бок, а сверху вниз. Тем не менее, мы стояли и ждали чуда. Того чуда, которое непременно должно было спасти нас. Спасти или хотя бы сделать героями.

Такими, что каждый мыслил о том небольшом букетике гвоздик, который подрастающие вокруг маленькие герои положат нам под ноги. И замрут в бессмысленном молчании. На гранит и непременно в целлофане с капельками воды. А потом времена повторятся, и кто-то уже совершенно чужой, но такой же ненужный будет стоять под холодными звездами, обогащая воздух запахом мыла. Истинный мученик настоящей страсти. И он непременно выберет себе ту, которая спасет.

— Санитары — это любовь, Агаповна. Пойдем, Родя, настучим этому мужу по харе, а? — предложил неуемный гуманист Прохор.

Мы с Саней молчали, потому что звезд было много и у каждого могла быть своя. Такая райская с выдержанным портвейном, мойвой и бесконечной любовью, от которой закипает вялая кровь. Мир кружился под нами, время текло, а из сиреневых зарослей за нами наблюдали горящие глаза Германа Сергеича. Он пару раз судорожно дернул головой и плотнее прижал к себе томик Ахматовой и выбивалку для ковров. Звезды его не интересовали.

Алунелул

дата публикации:14.12.2021

В августе, когда все ставили вино, в деревню нагрянул человек из района. Примар Антип Кучару, греющий ноги в тазу с мятым виноградом, сонно обернулся на скрип калитки. Бродящий сок омывал ему ноги, было жарко.

— Здравствуй, Антип, — сурово поздоровался прибывший. — Как дела в деревне?

— Добрый день. — уважительно ответил примар и пошевелил пальцами в тазу. Целительные сведения, сообщенные год назад бабой Родикой, обещали полное избавление от натоптышей. А мезгу рачительный Антип сваливал обратно, в чан с бродящим красным. Из-за чего знающие люди вино его не пили и при встрече с ужасом разглядывали огромные ступни примара с желтыми загнутыми вверх ногтями. Избавление от болезней пока задерживалось.

— Ничего себе дела. — доложил Антип. — Хорошие. Винограду в этот год много. И Горана Бротяну посадили за этот… как его… вандализм. А баба Родика нашла восемьдесят лей на дороге. Чьи, непонятно. Завтра будем делить. А помидоры не очень. Жара стоит.

— А с настроением, что у народа? Поддерживают? — поинтересовался гость и, брезгливо поелозив ладонью по лавочке, присел рядом.

— Поддерживают, как не поддерживать? Вчера только собирал, толковал, поддерживаете? Все как один согласны. Дорел Мутяну даже пятьдесят лей пожертвовал на поддержку. — При мысли о пятидесяти леях припрятанных в пятом томе полного собрания сочинений Ленина, за каким-то бесом украденном Антипом из красного уголка при развале колхоза, он прищурился. «Вот ведь, глупость сморозил. Сейчас уцепятся. Сдавай, скажут в фонд Олимпийских игр. Вот дурень старый». Но посетитель на оплошность примара внимания не обратил.

— Тээкс, — протянул он, листая кожзамовую папочку с тиснением «Делегату» — Что тут у вас еще невыполненного? Про ногу деда Александра, что-нибудь ведется? Когда будут результаты?

— Ведется, э-кхе, — помялся примар. Заводная нога деда Александра, намертво повисшая на его шее, была предметом непостижимым. Похороненный пять лет назад старый хрыч, оказавшийся на поверку «пособником», оставил в наследство большую беду.

Через полгода после похорон, чьим-то мудрым решением заводную ногу было постановлено отобрать, а заместо нее вручить покойному обычную, деревянную. Та сейчас мирно лежала в углу двора.

Вот только случая для обмена не подворачивалось абсолютно. Усопший дед безмятежно взирал с фотографии на бродящего вокруг его могилы Антипа, и вступать в переговоры не желал. Примар даже рассматривал вариант тайного хищения тысячи шестисот лей из школьной кассы для покупки фальшивой дедовой конечности. Но так и не решился. На каждом сходе подозрительные селяне заставляли доставать заветную коробочку и прилюдно пересчитывать деньги. При этом Гугуцэ, как самый маленький, должен был громко объявлять номиналы купюр. Пустая коробочка вызвала бы неудовольствие. В этом деле было от чего почесать затылок.

— Когда будут результаты? Уже год валандаете. Разводите бюрократию. Отписки. Надо работать. Результаты нужны, понимаете? Инновации нужны. Модернизации, — веско сказал прибывший. — На носу что?

Антип внимательно вгляделся в волосы, торчащие из бугристого носа собеседника. Волосы шевелились.

— На носу выборы! — закончил тот.

— Выборы мы понимаем, э-кхе. Целиком и полностью понимаем и поддерживаем.

— Я тебе как на духу скажу Антип, завтра инспекция проедет. Министр, улавливаешь?

— Как не улавливать? Улавливаю и поддерживаю. — заявил примар и вновь пошевелил пальцами, мезга чвакнула. Министр — это хорошо. Министр — это означало праздник и прочее. Два года назад проезжало районное начальство, так были торжества, даже митинг и